— Не нарушай, бабуля! Мы не в греческой бане со шведками и финками. Моральный патруль строг! – Конан Варвар замахнулся дубиной и патриотически опустил стотонное оружие рядом с головой лейтенанта Рухильо
— Охи-ох! Моральные патрули забили меня насмерть за безнравственность! – бабуля-лейтенант Рухильо выгнулась, якобы в агонии, вскрикнула сверчком и затихла, будто умерла под багровым покровом.
— Восхитительно! Умилительно! Не морально, но в назидание потомкам, как груша в третьем акте пьесы «Грушевый сад»! – граф Яков фон Мишель поправлял косицу в парике, хлопал в ладоши, жмурился от яркого света, звенел шпорами, бряцал сабелькой, словно пришел из важного похода морального патруля. Но затем белым дельфином вынырнул в действительность: — Фуй! Гадость! К чему жестокости, как на дебатах о присуждении премии «Литературное наследие»?
Минуты проходят за минутами, и все лица, все старушки одинаковые, все хотят жить с витаминами, мясным супчиком и перловой кашей, что встаёт поперек горла.
Я не вижу анапестной связи вашего представления, схожего с корчами артистов погорелого театра, с моими ответами на тест морального патруля.
У белок на хвосте белое пятнышко, похожее на Око Правды, но и белки не увидели бы пятном смысл в вашем представлении.
— Миров множество! В одни Миры мы проникаем на Космолётах, в другие – переходим без помощи техники, только – проводник, — лейтенант Рухильо торжественно встал перед графом Яковом фон Мишелем на одно колено, опустил голову и протянул коробочку, величиной с микроскопическое издание стихотворений барона Гарсиа фон Порки. – Проводник между Мирами, как бабушка – проводник между матерью и внучкой.
Сиксилиарды Миров: и неизвестно где окажется моральный патруль, и вернется ли в тот Мир, что покинул – недурно, если рядом верная подруга без трусов; но – если рыцарь в шкуре шутовской коровы – уныние.
Граф Яков фон Мишель, представьте, что моральный патруль наказал, сурово, но справедливо и в назидание, бабушку в одном из Миров, убил, надругался над старушкой, что собиралась перейти улицу в неположенном месте.
Может быть, ни через год, ни через три века моральный патруль не посетит эту Планету с очередным визитом; но память, высеченная в камне, отлитая в бронзе, увековеченная на пергаменте и на бумаге – тот знаменательный случай о моральном подвиге морального патруля, а через годы поступок обрастет лживыми подробностями, как дно Космолёта обрастает космическими тридакнами – память останется; и фермер, прежде чем выбросить в неположенном месте незатушенную сигарету – призадумается: а не появится ли из ниоткуда моральный патруль и не осудит ли за окурок?
Зло запоминается, за убийства уважают – идите, же, Джек, несите миссию и не обращайте внимания на вонь из-под копыт лиловых лошадей.
Часто лиловые лошади бросаются, кусают, укоряют взглядом золотых очей; между Мирами бродят лиловые лошади, а на каждой лошади – и не лошадь даже, а – верблюд, и на верблюде том сидит обезьяна в шапочке и молвит человеческим голосом непотребное, что молвить нельзя; и за непотребство то моральный патруль наказывает жестоко, с пристрастием и хлестанием по волосатым ягодицам свинцовым прутом.
— Мы должны убивать старушек и верблюдов с обезьянами? – граф Яков фон Мишель вскрикнул, схватил за камзол слева (над кокардой морального патруля), словно проверял – не выросла ли женская грудь. – На обезьян я согласен, и на верблюдов, но старушки – у них же запор.
В Космопорту, когда я провожал актеров погорелого театра, старушка, что спала на скамейке, во сне скатилась на пол, визжала, запуталась в юбках, и представляла зрелище поэтому жалкое, но не до смертоубийства же; не червь дождевой она.
— А, если старушка сейчас, в этот миг с раскаленным стальным прутом – красное на конце, подходит к вашей невесте – принцессе Сессилии Гарсии Ганди, тычет железом в глаза, в промежность, прижигает соски, огнём на морально чистом белом животе невинной моральной красавицы выводит слово «пьяница»?
Вы простите старушке этот грех, как прощали поэтам-нивелирщикам? — лейтенант Рухильо приблизил лицо, кричал в нос графа Якова фон Мишеля, затем отпрянул, будто получил в лоб складной саперной лопаткой. – Чудачества!
Но не обязательно убивать, можно осрамить, что намного хуже смерти, даже восторженнее, будто на параде генерала обокрали.
Действуйте по обстоятельствам, граф Яков фон Мишель!
Вы на «отлично» прошли тест на профпригодность, показали себя благороднейшим моралистом, сыном своей планеты Гармония и особой близкой к загробной жизни.
Ваша интуиция в вашем жабо, граф!
Приедете с первого патрулирования — расплатитесь, но не песнями и плясками, как у вас принято, а – золотом! — лейтенант Рухильо подтолкнул графа Якова фон Мишеля; щелкнуло – так щелкает замочек на записной книжице благородной институтки.
Граф Яков фон Мишель моргнул и оказался в другой местности, в ином пейзаже, разволновался, невеста, которая только на брачном ложе впервые видит своего мужа.
Рядом из подпространства спрыгнули Конан варвар и Элен воительница, будто две сливы с макового гигантского куста.
В правой руке воительницы бластер, в левой пушка с фотонными гранатами; со стороны кажется – не воительница, а – торговка оружием.
Лицо воительницы прелестное, но глаза обшаривают местность, словно руки воришки орудуют под юбкой миллионерши.
Варвар внешне невозмутим, но граф Яков фон Мишель верил – в любой момент дубина его сорвется и полетит в лоб монстру, если монстр нарушит этические принципы ласки и благодеяний.
Через две минуты амазонка Элен вложила бластер в ножны, пушку прикрепила к крюку на юбке над левой ягодицей – при этом пушка и бластер не портили картину; воительница с оружием, в бронелифчике, в наноюбке выглядела обнаженной.
— Милорд! Мы – одна команда, как Гарри и его твари! – красавица Элен облизнула губки, но вспомнила, что граф Яков фон Мишель – не богач, внезапно потухла, а затем загорелась ровным бесстрастным пламенем под пятками грешника. – Я и Конан – сила, интеллект, красота!
Вы – язык и жесты, новоиндийское кино.
Я видела умилительный фильм производства ваших кинематографистов; а правда, что все они – двуполые?
В конце фильма со стены упало ружье: и пело, и танцевало.
Лейтенант Рухильо сказал вам половину правды; убивать можно, но – по существу – это раз; а два – деньги.
Наша цель – деньги – не аморально, потому что богатые люди – благородные, а бедные — безнравственные, как колоды игральных карт.
