Мужчины, стоявшие позади Каслы, среди которых большинство были из сотни Барухи, теперь перешептывались и переглядывались. Владен чувствовал их растущую неуверенность. Наконец один из них промолвил:
– Но как все случилось, господин? Люди говорят разное…
Молодой маг кивнул и рассказал им почти все – опустив подробности своего испытания.
– Проклинайте не оружие, а руку, которая его направила, – сказал он. – Руку Аара. Делается все, чтобы этот дом пал, и делается именно так, как обычно делает Ночь: с помощью лжи, клеветы и тайных козней. Я снимаю с Барухи всякое подозрение в бесчестии. Но прежде, чем вы отнесете его в дом и совершите все необходимое, мне нужно взглянуть на его лицо.
Атин, до сих пор слушавшая, затаив дыхание, качнулась к мертвецу и протянула руку к полотну, закрывавшему его голову. Волшебник резким жестом остановил ее.
– Вот теперь тебе лучше уйти. Увидишь мужа позже – таким, каким знала при жизни.
Он отыскал глазами мальчика.
– Отведи женщину в дом, Дамат!
Тот бросил вопросительный взгляд на Каслу. Касла медленно кивнул. Он был бледен и выглядел озадаченным: понимание того, что, даже если волшебник солгал, эта ложь снимет бесчестие с его рода, боролось в нем с недоверием и враждебностью.
Мальчик взял мачеху за руку и потянул к выходу. Она подчинилась, напоследок пристально и испытующе посмотрев Владену в глаза, как будто хотела увериться в его искренности.
Когда ворота за ними закрылись, волшебник сделал Касле знак подойти. Тот приблизился, за ним потянулись и остальные. Встали вокруг, напряженно и вопрошающе глядя на Владена.
– Каким бы ты ни увидел своего родича сейчас, – сказал волшебник, обращаясь к Касле, но так, чтобы и другие тоже слышали, – помни: на нем нет вины, только злые чары.
Он осторожно стянул с мертвого льняной покров, и сразу несколько человек сдавленно вскрикнули, а Касла отшатнулся. При жизни Баруха был привлекательным смуглокожим мужчиной. Сейчас его лицо еще больше потемнело и напоминало маску какого-то злобного, нечеловеческого существа. Кровь вокруг глубокой раны на шее загустела, но не запеклась и была похожа на вязкую смолу.
– Возьмите себя в руки! – негромко, но резко приказал Владен. – И помогите мне.
Он вернулся к себе умиротворенный, хотя усталость положила вокруг его глаз темные круги. Человеку, который погиб, находясь под действием злых чар, трудно пройти через Врата. Владен сделал все, чтобы путь Барухи к Закатному престолу не был омрачен встречей с чудовищными ночными стражами. Волшебник искренне скорбел о смерти сотника – тот нравился ему своей открытостью и мужеством. И уже в который раз в душе закипел гнев, которому пока не было выхода… Владен усилием воли унял свои чувства.
В покоях, которые он занял здесь, в усадьбе, было сейчас полутемно. Масляный светильник прогорел и погас, но из щелей между ставнями пробивался хмурый осенний рассвет. Он лежал на широких половицах тонкими длинными полосами, похожими на перекрещенные клинки, как высеченный светящийся знак.
Владен переступил через скрещение лучей, на долю мгновения задержавшись в узенькой полоске света. Утро было сродни вечерним сумеркам – та же размытость очертаний, то же ожидание определенности, те же мягкие тона и аромат влаги в холодноватом воздухе. Он обратился с молитвой к утренним богам, но, как и следовало ожидать, те не услышали его в своих далеких странствиях. И все же ему стало легче, как будто рассветный ветер, наплывая прохладной волной с горных вершин, утишил его усталость и притупил тревогу. Владен с благодарностью вспомнил о Куллинене, научившем его этой благословенной игре в оттенки наравне с более серьезными вещами.
Волшебник опустился на постель, но спать ему, как ни странно, не хотелось. Он прислушался к своим ощущениям. Впервые за последнее время тишина не несла в себе ничего гнетущего, как будто благоволение богов снова накрыло Дом на Перевале, словно пушистое крыло. Владен некоторое время сидел так, чувствуя, как утро вливается в него чистой, не запятнанной никаким преступлением силой, а потом коротко рассмеялся. Это был знак, а он чуть не пропустил его. Это был миг его превосходства над Ночью, и им следовало воспользоваться.
Он встал и ногами разбросал расстеленные на полу циновки. Придирчиво осмотрел широкие половицы, намечая точки будущего рисунка, затем глубоко вдохнул и крепко обхватил руками голову. Слова, которые он произносил мысленно, постепенно – почти независимо от его воли – начинали порождать звуки. Голос гудел в нем, отдаваясь в прижатых к вискам ладонях, сперва совсем низко и монотонно, потом – разбиваясь на оттенки, приобретая богатую и разнообразную жизнь. Наконец дрогнули губы, не в силах сдерживать напор, и одновременно с первой прорвавшейся наружу нотой на полу вокруг волшебника затлели крошечные огоньки… Они становились ярче по мере того, как креп звучащий голос, над каждым из них поднималось аметистовое зарево, словно Владен стоял в центре диковинного созвездия.
Он пел, заставляя волшебный свет разгораться, затмевать мир привычных, плотных, тяжелых вещей, и чувствовал, что уходит, легко, почти невесомо переносится в совсем другое пространство, где цвета, звуки и запахи беспрепятственно перетекали друг в друга, а вещество было податливым, как расплавленный воск, и принимало любые формы с такой же легкостью, как и утрачивало их.
Это был мир, привычный для него, но чуждый и удивительный для людей, далеких от волшебства, – мир, где реальность и иллюзии сплавлялись так тесно, что отличить одно от другого могли только обостренные чувства и наметаный глаз. Владен любил приходить сюда, потому что богатство этого волшебного пространства не шло ни в какое сравнение с обычной реальностью, и он сам мог творить и превращать его по собственному усмотрению. Молодому магу всегда казалось, что ярче и многообразней этого места не может быть ничего на свете. Но теперь, после сверкающего и звучащего островка, который подарил ему Дийнавир в ночь излечения Треллена, его изощренному зрению как будто чего-то не хватало. Ощущение было таким, как будто Владен долгое время довольствовался искусной подделкой, не подозревая в ней фальши, и только теперь, узнав что-то истинное, по-настоящему прекрасное, начал догадываться о подмене. В этом мире, куда и раньше не раз переносило Владена магическое искусство, волшебник чувствовал сейчас непривычную нарочитость, словно окружающему пространству не хватало правдоподобия… Но только здесь он мог на равных встретиться с Ааретом.
Подавив разочарование, Владен сосредоточился и послал мысленный зов – манящее вкрадчивое заклинание, казавшееся поначалу слабым, но действующее подобно прочному аркану. Он почувствовал, как далеко, на том конце этой невидимой нити, за пределами магического круга, насторожилась утренняя мгла. Довольно долго ничего не происходило, как будто враг не верил тому, что кто-то осмелился призывать его. Потом связующий поток запульсировал, словно его пытались перекрыть или повернуть вспять. Владен жестко улыбнулся и усилил напряженность зова. Он тянул своего противника из логова, которое тот считал неприступным, так же, как всего несколько часов назад Аарет сам вторгался в его сны пыткой болезненных искушений. А когда понял, что ошеломленный враг повинуется, отпустил аркан.
