— Наверное, Чернобог…
Я вздрогнул и ответил, что он здорово умеет успокоить человека. В другой раз Данило вдруг вскочил и начал лихорадочно рубить направо и налево. Мы кинулись на помощь, но никого не увидели. Правда, шагах в десяти послышался быстро удаляющийся шорох. А в остальном ночь прошла без приключений и мы лишь просидели, не сомкнув глаз, и настороженно ожидали неизвестно чего.
Утром тронулись дальше. Плелись, как вареные. Тут и ночь бессонная сказалась, и завтрак, а точнее, его отсутствие. И не потому, что нам не хотелось есть, а потому что нечего было. Через пару верст лес начал меняться — постепенно становился реже, солнечнее, стал расцветать свежими красками. Раньше как мертвый: ни пения птиц, ни шуршания мелких зверушек — тишина, как в могиле. А сейчас деревья выпрямились, опушились зелеными веточками, листочками и хвоей, зазвенели птицы, начали попадаться белые звездочки калгана. Наконец, впереди засветлело.
— Неужто выбрались? — спросил Данило.
— Нет, лес не кончился. Там большая поляна, — ответил я.
Мы прибавили шагу, и когда деревья расступились, увидели просторную открытую поляну с сочной зеленой травой по колено, а на ней — совсем уж нежданное…
— Избушка!
На большой поляне стояла крепкая островерхая изба с трубой. За ней разлеглась ухоженная и возделанная земля. Ступени крыльца вели на открытый добротный ярус, окружавший переднюю часть избы. На окнах резные наличники, под крышей узорчатые причелины.
— Курьих ножек нет, кольев с человеческими черепами тоже, — констатировал Данило. — Уже легче. Зайдем? Может угостят чем…
— А не опасно? Черный лес все-таки, — засомневался я.
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Авось пронесет. Что скажешь, Всеслав?
Тот задумчиво грыз сорванную травинку.
— Думаю, зайти надо.
Пока совещались, на крыльцо вышел высокий, жутко худой старик в черной свитке, белой рубахе и черных портах. «Не Кащей ли?» — мелькнуло у меня. У старика были длинные густые волосы и такая же густая борода — и то, и другое даже не седые, а серебристо-белые. Морщинистое лицо с орлиным носом и чистые голубые глаза излучали спокойствие и уверенность.
— Я ждал вас, — невозмутимо сказал он, обращаясь в нашу сторону. — Добро пожаловать, гости дорогие.
Как это, интересно, он мог нас ждать, если мы сами не знали, куда идем и дойдем ли вообще. Мы робко — даже Данило! — поднялись в избу.
Внутри увидели чисто вымытые полы, добела выскобленный стол, лавки, побеленную печь. На стенах висели пучки высушенных трав и корешков, от которых в избе стоял свежий, чуть пряный запах.
— Что-то я не слыхал, чтобы здесь кто-нибудь обитал. Давно здесь живешь? — поинтересовался Данило.
— Годков триста-четыреста будет, — ответил хозяин.
«Точно он, Бессмертный!» Кроме меня, кажется, никто не удивился.
Старик вытащил из печи сначала горшок с ароматной кашей, двух зажаренных гусей, покрытых вкусной, хрустящей коричневой корочкой, потом сочащегося жиром поросенка, пудового сома в сметане, приправленного травами, сыр, яйца и каравай теплого, мягкого хлеба. Мы стояли вытаращив глаза — все это из такой маленькой печи.
Старик это заметил.
— У меня там скатерть-самобранка, — пояснил он так, словно говорил нечто само собой разумеющееся.
Из клети он принес корчаги с медом, брагой, квасом и сытой. Как по волшебству на столе появились кубки.
Увидев такое изобилие, я немного успокоился: зачем старику нас есть, если и так сытно кормится?
— Здорово вы, калики да отшельники, плоть усмиряете, коли ее требуется так восстанавливать, — заметил Данило и гулко сглотнул, в глазах Всеслава горело нетерпение, хоть он и старался его скрыть. Я завел глаза к потолку и старался не дышать, чтобы не чувствовать оглушительно вкусных запахов.
— К столу прошу, гости дорогие.
Я чуть не сшиб тяжелую лавку.
Некоторое время слышался лишь хруст разгрызаемых костей и сочное чавканье, нарушаемое лишь стуком кубков и громким бульканьем. Старик, оперевшись спиной о стену, наблюдал за нами, стараясь под седыми бровями скрыть в глазах улыбку.
Наконец Данило, имевший большое преимущество в скорости поглощения съестного, удовлетворенно рыгнул и откинулся от стола. Но недалеко. Подумав, он разочарованно потряс корчагу из-под меда, потянулся к пиву, налил себе остатки и одним махом опрокинул в себя. Только тогда окончательно расслабился. К нему вернулось его обычное нахальство.
— Здoрово живешь, дед, — сказал он.
Всеслав к этому времени тоже закончил трапезу.
— Спасибо, дедушка, — поблагодарил он старика.
— Ну вот, хоть один вежливый нашелся.
— Шпашибо, — прочавкал я, не отрываясь от гусиной ноги.
— На здоровье. Вам оно пригодится.
Я насторожился.
— Как это?
— Ведь тебе уже говорили, что дорога трудной будет, что испытания тяжкие выпадут, разве не так?
— Говорили-то говорили… А какие испытания?
— Сразу скажу: битва тебе предстоит жестокая. Победишь — силу большую получишь, в памяти народной жить останешься. Не победишь — восторжествует Зло на Русской земле. От тебя, Иванко, сейчас многое зависит.
— Смотри, сейчас скажет: «От кого, от меня?» — шепнул Всеслав Даниле.
— От кого, от меня? — вырвалось у меня. — С кем битва? Какое Зло? — в отчаянии воскликнул я, злясь на самого себя. — Не напрашивался я на эту битву! Лучше домой пойду.
— А еще говорил, что совсем взрослый… — разочарованно протянул дед. — Что ж, воля твоя.
Ему и это ведомо! На память пришли слова берегини об ответственности за свою землю и свои поступки. Может быть, я не прав? Может быть, не стоит думать о собственной шкуре, когда на карту поставлена судьба всей моей земли?
Старик словно прочитал мои мысли.
— Тебе помогут, сынок. Помогут силы Добра, помогут твои друзья.
— Мы так не договаривались, — буркнул Данило, — со Злом сражаться. Со степняками — куда ни шло…
— Учись у Данилы воинскому искусству, — не замечая его, продолжил старик, — учись у Всеслава волховству. Битвы все равно не миновать, они постараются не пустить вас в Киев.
— Да кто они?
— Силы темные, кто ж еще? — удивился дед. — Вы идете на правое дело, как же они могут вам не помешать?
— Кто ты, старик, — спросил Всеслав.
— Я последний из племени «золотых людей». — Он гордо выпрямился, глаза его залучились.
— Атлант! — ахнул Всеслав.
— Да, атлант. Мы живем долго, но скоро прилет и мой час, потому напоследок хочу, чтобы та земля, на которой жил, не попала в беду, пусть даже и земля эта уже не та, и народ не тот.
