- ...и что будете делать, если опять налог поднимут?
- Да закрывать придется лавчонку. Итак едва дышать можно, десять "арангуров" в год - вот и вся прибыль. Оставляют столько, чтоб не сдохли, а остальное себе забирают.
- Кто? Алки?
- Да скупщики. Какие алки? Сколенцы они, как ты и я, только из Нижнего Сколена! Из Империи этой поганой, чтоб ей! Но алки в деле есть, что правда, то правда: начнешь возмущаться - и сразу тебя в тюрьму на правеж. Эх, да все они заодно. Что этот, в Энгольде, который алков сюда пустил. Что, значит, алки...
Словно заметив, что их подслушивают, сколенец замолчал. Но еще интереснее разговор начался в другом месте.
- А жрец-то наш, жрец-то!
- А что он?
- Да вот смотри, когда День Справедливого был, так весь день в храме распинался, мол, нельзя сюда ходить. Ну, в заведения такие, как наше. Мол, грех, скверна, и сам Справедливый запретил спать с кем-то, кроме жены, а на тех, кто тут, значит, развлекается, он покаяние наложит...
- Все они так говорят...
- И я про то же! Ну, я три месяца и не ходил, хоть моя-то уж год как померла... А тут пошел позавчера - ничего такого не имел в виду, просто девчонку одну тут знаю, хотел узнать, как поживает... И что вижу? Сам этот святоша, Ирлиф и все его Темные ему в глотку, отсюда выходит. Довольный такой, ну точно кот, дорвавшийся до сметаны. Я к нему: мол, как же так, сами, мол, говорили, что нельзя? А он: а я, мол, не развратом греховным шел заниматься, а к вере истинной этих бесстыдниц приобщать. Ага, ага - а на щеке-то след от ихних красок...
Собеседники беззаботно рассмеялись. Эвинна, наоборот, нахмурилась. Неужели тут всем все равно, под чьей властью жить, и пуще алков дерутся между собой? Все заботы - о том, кто ходит к проституткам, кто когда напился, кто поругался с женой и кого надули перекупщики... Вспомнился Валлей. Похоже, только там дворяне были, а тут... Может, потому алки и правят огромным Верхним Сколеном, что сколенцы сами по себе, а они все вместе? Потому, что алк сколенцу часто ближе соотечественника? И нет ли способа напомнить всем сколенцам, что, кто бы они ни были - прежде всего они сколенцы?
- Девочка, пора. Вот, и лютню принесли...
Эвинна научилась играть на некоторых инструментах еще в храме. Знание музыки совсем не обязательно для Воина Правды - но Эвинна недаром скиталась, умирая от голода, по горам. Единственная изо всех учеников, она озадачила наставников простым вопросом: как они будут зарабатывать на жизнь, чтобы можно было делать свое дело. И Эльфер согласился пригласить монаха, знающего толк в пении и музыке. Тот же монах заставил ее учить множество песен на разные случаи. Потом Эвинна сообразила, что некоторые песни может сочинять и сама. Тем более, что зачастую больше некому рассказать о героях недавнего прошлого, павших в Великую Ночь, в Кровавых Топях и позже. О матери и об... отце.
- Хорошо, - произнесла Эвинна, и громко, на весь зал, добавила: - Сколенцы! Я спою вам о человеке, который пал в смертельном бою. Которого не одолели в битве, но застрелили из засады, потом погубили его семью и прокляли его память. Но каждый, кто еще помнит, что он сколенец, обязан помнить и о нем. И когда придет срок - отомстить. Эта песня - об Эгинаре ван Андраме, сотнике ополченцев, что дрался с алками у Кровавых топей.
"Прости отец, что не могу сказать, кем ты мне приходишься. Но я помню это. И когда придет черед - скажу".
Эвинна перебрала струны - и полилась мелодия. Яростная и стремительная, резкая и пронзительная - в ней слышался свист стрел, лязг мечей, рев пожара над разрушеннми победителями городом. А еще - жажда мести и неутоленная ненависть к кичливым победителям. После первых же аккордов разговоры смолкли, будто по команде. Посетители и веселые девчонки обернулись к Эвинне - видно, даже самых заскорузлых - зацепило.
Ратан догорел, и пепел остыл,
Отрыскали мародеры.
Ты думал, убогий, меня ты убил,
А мой народ вверг в неволю?
Ты думал: если меня убить,
Застрелив по-подлому в спину,
То сможешь мой Сколен поработить,
А я в болотине сгину?
Но ты просчитался, ошибся, король.
Пройдя сквозь смерть и сквозь пламя,
Я поселюсь в сердце народа,
А его сломить - сил не достанет.
И еще знай, что сколько бы ты не жил,
И как сытно бы ты не питался,
Будет карой за все, что ты сотворил,
Тебе вечное мертвых проклятье.
Никогда не владеть тебе нашей землей,
Даже если зальешь ее кровью.
Был в Кровавых топях за правду бой,
А ее убить ты не сможешь.
Когда песня отзвучала, все долго молчали. Эвинна добилась, чего хотела. Еще вчера многим казалось, что они притерпелись к алкской власти. Привыкли, что правят заморские завоеватели, дерущие дань, и в их числе - ростовщики и работорговцы. И просто купцы, за бесценок скупающие чужое под защитой рыцарских мечей. Кто-то даже считал алков меньшим из зол - стоило вспомнить, какой бардак царил в Империи сразу после Великой Ночи...
Но каждому в душу словно заглянул призрак погибших в Кровавых топях. Немногие тут, на юге, в тот год отказались покориться Амори и лишились близких. Империю, продавшую своих воинов, пошли защищать преимущественно северяне. Но сейчас это не имело значения. Люди словно заглянули вглубь самих себя - и увидели там лишь готовность пресмыкаться перед палачами и убийцами. В надежде, что соседская дочка будет продана на рабском рынке за долги уже сегодня, а твоя - завтра.
Хорошо жить, не думая о завтрашнем дне, о том, что творится со страной, когда знаешь, что все такие. И некому подать другой пример. Но если увидеть, что были и другие, сражавшиеся с врагом насмерть, в смертный час не предавшие страну... Если знать, что они такие же, как ты, что они жили среди твоих знакомых, и, может, на праздник в честь Справедливого Стиглона вы вместе прихлебывали бражку в харчевне... Если знать, что они умерли И ЗА ТЕБЯ...
Длилось это недолго. Хихикнула развеселая девчонка, звякнула пивная кружка, икнул напившийся завсегдатай заведения в углу. Казалось, отчаянный призыв к живым пропал втуне - но Эвинна знала, что это не так. Они запомнят. И однажды...
Эвинна устало отложила лютню, безмятежно улыбнулась. Даже погибни она назавтра, от нее останутся песни.
- А ты ничего, ничего, милашка, - усмехнулся рослый мужчина, скользя рукой под легкой, едва скрывавшей грудь рубашкой девушки. Той самой, которая и привела сюда Эвинну. Но дочь сотника Эгинара выронила лютню, и инструмент с надтреснутым дребезжанием ударился о пол. Он!!! Как он может...
