Хрустя обугленным щебнем, цепочка солдат пробиралась к площади сквозь лабиринт разваленных до фундамента зданий. Их сопровождали бывшие беженцы — те самые, что швыряли отбросами в Мэб возле фонтана в Беле. Самодельное оружие щетинилось рядом с пиками и мечами. В алмазном дневном свете каждый предмет был тверд и четок. Каждый брус, каждый кирпич казался Дженни как бы частью тончайшей филигранной работы, каждый пучок травы имел свой неповторимый облик. Янтарный воздух еще был полон запахами серы и горелого мяса. Буйные выкрики и призывы вырывались из общего гомона, и все чаще и чаще среди них звучало: «Золото… Золото…»
«Что они понимают в золоте! Они не знают, ни что оно такое, ни чем оно может стать…» — говорил Моркелеб.
Дженни подумала о Яне и Адрике, даже удивилась на секунду, как им теперь расти в жестоком Уинтерлэнде без нее и без Джона. Затем вздохнула и вышла из тени на свет. Бледное солнце явило ее глазам толпы — истощенную маленькую черноволосую женщину под огромной зияющей аркой входа. Толпа закричала, взметнулись указывающие на нее руки. Солнечный свет тронул лицо приятным ласковым теплом.
Истерически завизжал Бонд:
— Атакуйте! Атакуйте сейчас же! Убейте суку-ведьму! Золото — ваше! Хватайте шлюху, вот она…
Толпа ринулась к лестнице. Дженни смотрела на них со странным чувством абсолютной отстраненности. Драконья магия в ней молчала. «Последняя ловушка Моркелеба, — со слабой усмешкой успела подумать Дженни. — Все-таки отомстил за свое унижение…» Толпа бурлила, обтекая обрушенные блоки, вывернутые плиты, обугленные бревна; солнечные блики метались по лезвиям мечей.
Затем некая тень перечеркнула солнце; она была бы схожа с ястребиной, не будь столь огромна.
Кто-то вскинул голову — и взвизгнул, указывая в небо.
Тень снова заслонила солнце. Дженни подняла глаза. Поток золотистого света, пронизав распростертые саблевидные крылья, явил переплетение темных костей и вен, сверкнул на шипах, оснащающих с обеих сторон семидесятифутовый размах черного шелка, вызолотил каждый рог, каждую ленту в мерцающей гриве.
Дженни смотрела, как дракон, подобно гигантскому орлу, падает кругами в Долину, и лишь краешком сознания слышала ужасающие крики и ржание обезумевших лошадей. Топча мертвых и роняя оружие, люди, атаковавшие Бездну, бежали напролом сквозь руины, по грудам щебня и лужам.
К тому времени, когда Моркелеб опустился на потрескавшиеся от жара ступени, Долина Бездны была пуста.
«Почему ты вернулся?»
Солнце село. Отсветы его еще медлили на возносящихся к небу коричневато-золотистых утесах. В черной глубине Рыночного Зала Гарет и Трэй успели разжечь костерок; видно было, как они там сидят рядышком перед огнем, тревожно переговариваясь.
Боль уходила. Гранит лестницы был освежающе прохладен. Огромное мерцающе-черное существо, лежащее в позе сфинкса на верхней ступени, повернуло узкую птичью голову, и далекий блик костра раздробился в трепещущих лентах гривы, сверкнул на гагатовых шишечках длинных, как хлыст, усов.
Голос его тихо отдался в мозгу:
«Мне нужна твоя помощь, колдунья».
«Что? — Это было последнее, что Дженни предполагала услышать. В первый момент ей показалось даже, что она попросту ослышалась, но, разговаривая с драконом, ослышаться невозможно. — Моя ПОМОЩЬ? МОЯ помощь?
Раздражение заклубилось в душе Моркелеба, подобно тяжелому едкому дыму. Железная гордость дракона была уязвлена унизительной необходимостью просить помощи у человека. Разум — враждебно замкнут, и все же Дженни почувствовала изнеможение и страх, владеющие Моркелебом.
„Моим именем ты прогнала меня отсюда, — сказал он. — Но что-то сильнее твоего приказа не отпустило меня“.
Гибкие усы, сверкнув, рассекли ветер.
„Как те сны, что раньше сорвали меня с места, оно не давало мне покоя — что-то похожее на жажду золота, только гораздо хуже. Оно мучило меня, когда я летел на север, но стоило мне повернуть к югу — стало легче. Пока ты не коснулась меня своим исцелением, так не было: я шел и приходил куда хочу и не знал над собой другой власти, кроме власти золота. Это не может быть твоим приказом — ты приказала мне уйти. Это магия, которой я не понимаю, магия, совсем не похожая на драконью. Она не дает мне ни мира, ни отдыха. Я постоянно думаю об этой горе, хотя иду против собственного имени, колдунья, против твоего заклятия“.
Дракон шевельнулся и принял позу, в какой иногда лежат коты: передние лапы и плечи — как у сфинкса, а задние протянулись назад во всю длину гранитной ступени. Усаженная шипами шишка на кончике его хвоста слегка подергивалась.
„Но это и не золото, — сказал он. — Золото влечет меня, но никогда не доводит до сумасшествия. Это так же чуждо моему пониманию, как если бы душа попыталась сама выбраться из моего тела. Я ненавижу это место. Это место моего поражения и позора, но жажда быть здесь пожирает меня. Я никогда не чувствовал ничего подобного раньше и не знаю, что это такое. Исходит ли это от тебя, колдунья? Что ты сама знаешь об этом?“
Некоторое время Дженни молчала. Силы постепенно возвращались к ней, и она уже не чувствовала себя такой изломанной и усталой. Сидя на гранитной ступени между драконьими лапами, она подняла голову, и тонкие атласные ленты гривы огладили ее лицо. Моркелеб посмотрел вниз, и Дженни увидела устремленный на нее кристаллический серебряный глаз.
„Твое желание напоминает человеческие чувства, — сказала она. — Я не знаю, что овладело тобой, Моркелеб, но Бездна влечет не тебя одного. Мне тоже не нужно золота, и все-таки я чувствую, как какая-то сила тянет меня к Сердцу Бездны“.
Огромная голова дракона дернулась.
„Я знаю Бездну, — сказал он. — Она была моей твердыней и моим владением. Я знаю каждую оброненную монету и каждый изваянный водой кристалл. Я слышал каждый шаг тех, что бежали в Цитадель, каждый всплеск белых слепых рыб в подземных омутах. И я говорю тебе: в Бездне нет ничего, кроме камня, воды и золота гномов. Ничего, что могло бы приказать мне вернуться“.
„Может быть“, — сказала Дженни и уже вслух позвала в гулкую глубину проема:
— Гарет! Джон! Трэй!
Дракон недовольно повернул голову, когда из черноты послышались мягкие шаркающие шаги. Досада его и раздражение были столь откровенны, что Дженни захотелось шлепнуть его по носу, как одного из своих котов, пытающегося стащить лакомый кусочек.
Но, должно быть, и Моркелеб в свою очередь почувствовал, что Дженни рассержена, и нехотя положил узкую голову на одну из передних лап. Хвост его недовольно подергивался.
