и перевёл взгляд на меня.
Я удержался от того, чтобы в четвёртый раз предъявить внутренний мир окружающей меня паршивой действительности. Всё-таки встал на ноги и забубнил раздражённо:
— Если хочешь забрать свои ножички у лесничих и сумку из рощи — надо бы поторопиться. Место в роще найдёшь сам? Только нужно как-то запугать слуг, и знаешь, у меня для этого есть одна кандидатура. Да, и ещё связаться с законниками — думаю, придётся вызвать Тербенно, он тут будет быстрее всех. И ещё…
Были дела, да. Поймать клятого Нардена, где он там бегает? Посмотреть раненых егерей. Отыскать фляжку. Подумать над тем, какую версию событий выложить законникам, а какую — Гриз…
Вопрос перелетел через плечо, уже когда я заковылял к выходу с арены.
— Зачем?
Пришлось остановиться и обернуться. Поглядеть на Нэйша, чёрно-серебристого из-за передоза, который так и не собирался меня оставлять.
— Ты мог отойти в сторону.
Мог. Хотел. Девяносто… девять вариантов против одного, я так думаю. Просто на меня невовремя снизошло кое-какое озарение. Но уж об этом у меня легко получится умолчать.
— Точно, как это я не додумался сказать: «Разбирайтесь сами», а потом принести тебя Гриз в наплечной сумочке. Ой, что же меня сподвигло, если не горячая симпатия к тебе? Ну, как бы по-дурацки ни звучало — та же причина, которая заставляет тебя притаскивать напарников живыми с выездов.
— И эта причина…
Всё просто. Чертовски, ошеломительно просто. В клятом круге, где каждый убивает каждого и есть лишь хищники и жертвы, нет места попыткам спасать. Мы не созданы для этого. Такие, как я или Нэйш, умеют разве что разрушать. Рощи, конторы, гильдии. Планы и жизни. Всё вокруг себя. Потихоньку от случая к случаю катясь всё ниже и ниже с невидимой горочки. Теряя последние остатки себя, растворяясь в грязи и крови.
Становясь отличными охотниками или крысами. И только.
И иногда единственный способ оставаться хоть отчасти человеком — выйти за пределы круга. Подняться над ним.
Сохраняя в себе крупицы человечности. Становясь по-настоящему вершиной цепи.
— Причина, Лайл?..
Причина, которую ты не услышишь. Вернее, никогда не захочешь слышать. Потому что никогда не признаешься, что день за днём остаёшься в питомнике, чтобы…
— Спроси меня через полгодика, — посоветовал я, отворачиваясь. — Или через годик. Когда мы с тобой сравняем счёт.
…и я мог бы уйти к Эвальду Шеннетскому, только вот это будет всё той же старой доброй крысиной шкуркой — хоть и позолоченной, отменно облегающей. Мог бы торговать, или собирать информацию, или заниматься контрабандой, или даже содержать таверну где-нибудь в тильвийской глуши. Только вот грызун, поселившийся во мне, не даст мне перестать падать. И я всё так и буду прыгать с корабля на корабль, катиться всё ниже и ниже, идти через новые и новые грани, пока не утрачу остатки себя совсем.
— Через полгода? Через год? — прилетело через плечо. — Знаешь, Лайл… Это похоже на решение.
Когда мы тонем во тьме, последней искрой, которая нам остаётся — иногда бывает желание спасти хоть кого-то. Людей. Зверей. Может быть, вообще всех, как у одной моей знакомой варгини. И шанс, который мы получили от ушибленной судьбы, заключается в том, чтобы быть в нужном месте — там, где спасать кого-нибудь да придётся. Рядом с теми, кто сохранил внутри себя частичку живого огня.
Пальцы коснулись амулета, тёплого под кожей куртки.
— Да, — сказал я. — Похоже на решение.
ГРИЗ АРДЕЛЛ
Тихий плеск погребальных вод, берущих тело в Бездонь. Опусти руки, и выдохни, опускаясь в спокойную, тёмную глубину. Внимай голосам, давним и незнакомым, услышь заплутавших и иди туда, куда идёт сила магов, и магия зверей, и твоя кровь…
Она до боли швыряет вперёд правую руку. Подаётся вслед за ней вперёд и вверх, словно вырываясь из осыпающейся могилы. Гребок — и под грудь ударяет упругая волна, пытается прилипнуть, вцепиться, уволочь, но она шлёт вперёд левую руку, отталкивается ногами — и выныривает, делает вздох…
Уцепиться хоть за что-то. Но вокруг только волны бескрайнего кровавого моря. Высокие, штормовые, в белой шипящей пене. Она не успевает собраться, и следующая волна поднимает её, играючи, швыряет опять — в солёную, вязкую глубину, в омут, полный отзвуков прошлого, переплетений настоящего и вероятностей будущего.
Она не помнит, для чего борется и почему старается выгребать. Но в морях бывают маяки и бывают спасательные шлюпки, с которых окликают утопавших, и если продержаться достаточно долго — её, наверное, позовут…
Кто только может позвать её? Варги не вьют гнезда. Отступникам положено тонуть в одиночестве. В мире, где есть лишь охотники и жертвы — есть ли кто-то, кто будет искать тебя, безымянную, обнажённую, затерявшуюся в бескрайнем море?
Покой бездны внизу тянет и манит, но она упорно, выбиваясь из сил, рвётся обратно в штормовое море, будто к чему-то родному и дорогому. С болью в сухожилиях пробивается через толстое покрывало крови, поднимает над ней подбородок и делает полвздоха…
Молния пронизывает её. Мгновенное, жгучее ощущение в венах, в нервах, в крови — и бескрайнее море скорбно вскрикивает: «Смерть варга!» — вздымается, закручиваясь безумной воронкой.
Она ещё пытается удержаться и барахтается, как тонущий щенок кербера — но вокруг алый вир крови, вир тащит в солёную глубину, и нечем дышать. И всё переворачивается и перемешивается: мёртвая женщина совсем рядом кричит ликующе: «Меня заполнили! Заполнили!» — а её тенями окружают другие, в капюшонах и с разрезанными ладонями, и их много, ладоней и капюшонов, а вязкие капли текут на землю: пришла пора поохотиться и стать высшим звеном.
Глаза у неё широко раскрыты, и в них холодными весенними ручьями вливается всё новое: вода наполняется серебром — и в неё погружается ладонь, и белая ладонь лежит на древнем Камне — и всё вокруг тоже полнится серебром, волосы и одежды фигуры, которая стоит в высокой башне, а сам Камень мёртв, тёмен и неподвижен, а на закованной в серебро иве распускается одинокий росток.
Земля сотрясается — и другая башня падает на землю в дыму и в пыли; корчится на земле человек с перерезанным горлом, и идёт страшный бой в выстывших ледяных пещерах — где люди, в крови которых серебро, дерутся с детьми. И непонятно, за кем победа.
Она задыхается, погружаясь в алый, безумный хаос видений, и выгибается и их путах, пытается сделать вдох, но они льются в неё вместо воздуха: мальчик рисует бабочек на стенах своей темницы, а кто-то
