На лице Лю снова отразилось нетерпение.
— Подумай! В этой императорской семье братство может означать ненависть и убийство так же легко, как все остальное. Шиньцзу это знает. Тай, дорога к власти открыта для тебя, для нашей семьи. Он уже тебя ценит. Ему понадобятся советники, собственные люди. После того как ты приведешь коней, и независимо от этого.
Тай ничего не ответил. Но Лю и не ждал от него ответа.
— Еще земли, подаренные тебе у Большой реки. Очень хорошее владение, но в некоторое время там будет небезопасно. Я понятия не имею, куда пойдет Рошань, но он может двинуться на юг. После того как они возьмут Синань и закончат убивать там.
— Он позволит убивать в городе?
Лю едва заметно покачал головой, словно его огорчало, что кто-то не понимает таких простых вещей.
— Конечно, позволит. Вэнь Чжоу убил его сына, а солдаты мятежников — жестокие люди, и больше половины из них варвары. Почти все члены семьи императора все еще в городе. Они погибли, если он их найдет. Синань будет плохим местом, по крайней мере, весь остаток лета. Начнется паническое бегство. Уже сегодня. — Он говорил быстро и тихо, их никто не мог слышать. Солдаты ждали. Цзянь, подумал Тай, тоже ждет.
Кажется, и Лю осознал это.
— Я не могу задержаться и научить тебя, — сказал он. — Наше поместье, вероятно, будет безопасным местом для наших матерей, но приглядывай за ними, где бы ты ни находился. Держись поближе к Шиньцзу, пусть он будет доволен тобой. Если восстание продлится долго, а я сейчас считаю именно так, то в Ханду, недалеко от нашего поместья, есть один человек. Его зовут Пан, у него всего одна нога, ты его легко найдешь на базаре. Он покупал для меня и для нашей семьи зерно и хранил в потайном сарае, который я построил не так давно. Ему нужно платить три тысячи в месяц, в середине каждого месяца. Ты теперь богат, но будут перебои с продовольствием. Постарайся продолжать закупки. Теперь тебе предстоит заботиться о таких вещах. Ты понимаешь, второй брат?
Тай сглотнул.
— Понимаю, — ответил он. — Пан, в Ханду.
Лю посмотрел на него. Ни любви, ни страха, почти ничего нельзя было прочесть на его мягком, гладком лице.
— Мне очень жаль, брат, — сказал Тай. — Мне приятно узнать, что ты не посылал убийц.
Лю пожал плечами:
— Мог бы послать, если бы по какой-то причине счел это разумным.
— Я так не думаю, Лю.
Улыбка свысока, которую он так хорошо помнил:
— До сих пор думал.
— Знаю. Моя ошибка. Прошу прощения.
Брат отвел глаза, потом опять пожал плечами:
— Я тебя прощаю. То, что я сделал для нашей семьи, возвысив Ли-Мэй до принцессы, я бы сделал опять. Тай, это был мастерский ход.
Тай промолчал. Брат посмотрел на него, потом во двор.
— И Куала Нор тоже, — мягко прибавил Лю.
Таю вдруг стало трудно говорить.
— Я об этом так не думал.
— Я знаю, что не думал, — ответил Лю. — Если сможешь, похорони меня рядом с отцом в саду. — Еще одна слабая улыбка, он снова посмотрел на него. — Ты мастер успокаивать призраков, не так ли?
И с этими словами он спустился по ступенькам на залитый солнцем двор, на ходу доставая усыпанный драгоценностями придворный кинжал из рукава одежды.
Тай видел, как он подошел к Цзянь и поклонился ей. Рядом с ними оставался только командир дуй, а теперь и он отошел, попятился на десяток шагов, словно с опозданием захотел остаться в стороне.
Тай видел, как его брат что-то сказал Цзянь, очень тихо, так что никто не услышал. Но он увидел, как она улыбнулась, словно ее удивило услышанное и доставило ей удовольствие. Она что-то тихо ответила Лю, и он опять поклонился.
Он еще раз что-то сказал, и она мгновение постояла неподвижно, потом кивнула головой. Она выполнила вращение, как в танце, в последний раз. Таким поворотом заканчивают выступление, и после него зрители разражаются одобрительными возгласами и аплодисментами.
Она остановилась спиной к Лю, к почтовой станции. И стояла лицом на юг (ее семья когда-то приехала с юга), к кипарисам, окаймляющим дорогу и летние поля за ними, сверкая в утреннем свете, а брат Тая обхватил левой рукой ее талию, чтобы придать устойчивости им обоим, и точно вонзил кинжал ей между ребер, прямо в сердце, со спины.
Лю держал ее мягко, осторожно, пока она умирала. Он подержал ее еще немного, а потом положил на спину в грязь того двора, потому что у него не было другого выхода. Опустился рядом на колени, расправил на ней одежду. Одна из шпилек выпала из волос. Тай смотрел, как брат заколол ее на место. Затем Лю положил усыпанный камнями клинок, встал и отошел подальше от нее, по направлению к лучникам Второй армии. Остановился.
— Сделайте это! — сказал он. Сам отдал приказ. И стоял очень прямо, когда они выпустили в него дюжину стрел.
Тай не мог видеть, были ли глаза брата открыты или закрыты, когда он умер. Через какое-то время он осознал, что рядом стоит Сыма Цянь, ничего не говоря, но присутствуя.
Он посмотрел во двор. На Лю, лежащего лицом вниз, и на Цзянь, лежащую на спине, в расправленном вокруг нее синем платье. И ему показалось, что солнечный свет не соответствует этому моменту и тому, что будет теперь всегда, даже когда он уйдет в прошлое. Яркость этого утра, взлетающие и проносящиеся птицы, их пение…
Он сказал об этом поэту:
— Разве должны петь птицы?
— Нет, и да, — ответил Цянь. — Мы делаем то, что делаем, а мир продолжается. Где-то рождается ребенок, и родители вкушают радость, которую и представить себе не могли.
— Я понимаю, — сказал Тай. — Но здесь? Должно ли здесь быть столько света?
— Нет, — помолчав, ответил Сыма Цянь. — Здесь — нет.
— Господа? — Это была Сун. Тай повернулся к ней. Он никогда ее не видел такой, как сейчас. — Господа, мы просим вашего разрешения, — произнесла она. — Мы хотим убить двух из них позже. Командира и первого лучника, того, маленького. Только двоих. Но это должно быть сделано. — Она вытерла щеки.
— Я даю вам его, — ответил Цянь, окидывая взглядом двор.
— Я даю вам его, — повторил Тай.
Звездная метель ее волос,
Цветочный лепесток ее щеки,
Нефрит и золото ее уборов
Во время танца…
Другой поэт, более молодой, напишет это. Часть очень длинного стихотворения, которое останется в памяти из всех (заслуженно) забытых стихов, посвященных тому утру у Ма-вая.
Немного позже на крыльцо почтовой станции, укрытое от солнца, вышли два человека и остановились перед солдатами.
Старший из них, с дрожащими руками, держащийся совсем не так прямо, как раньше, официально представил молодого, своего сына, с кольцом Феникса на руке, и на этот раз публично объявил его императором Катая.
