В свою защиту могу сказать лишь то, что колдовство носило неожиданный характер и исходило из совершенно непредвиденного источника. И все же, к своему огромному стыду вынужден признать, окружающие оказались куда сообразительнее. Джон Хайд сразу почувствовал неладное и пытался меня предупредить, а я не захотел его слушать. Даже ты, Генри, упрекнул меня в том, что я слишком погрузился в книги, пренебрегая и обязанностями, и вниманием к жене. Однако я не прислушался к твоим словам, а несколько раз даже позволил себе ответить достаточно грубо. Теперь я очень об этом сожалею и покорно прошу прощения. Вини меня столько, сколько считаешь нужным, все равно сам я сужу и действия, и слова свои куда строже. Однако пора обратиться к сути дела. Ты крайне необходим мне здесь, в Венеции. Арабелла совсем недалеко отсюда, однако она не в состоянии покинуть место своего заключения, а я не могу проникнуть туда, к ней — по крайней мере. Венецианские друзья очень добры, но одолевают меня вопросами. Слуги у меня нет, к тому же по некоторым причинам мне невозможно передвигаться по городу незамеченным. Рассказать об этом подробнее не могу. Мой дорогой, добрый Генри, пожалуйста, как можно скорее приезжай в Венецию. Наградой за доверие послужит сама Арабелла, возвращенная нам обоим в добром здравии. Для чего же еще, если не для этого, Бог создал меня величайшим волшебником эпохи?
Твой брат, Джонатан Стрендж.
Санта-Мария ДзобеНиго, Венеция
Джонатан Стрендж — преподобному Генри Вудхоупу
6 декабря 1816
Мой дорогой Генри!
После того, как я отослал тебе первое письмо, меня замучили угрызения совести. Ты знаешь, что я никогда тебе не лгал, не лгу и лгать не собираюсь, однако должен признать, что не рассказал достаточно для того, чтобы можно было получить ясное представление о нынешнем положении и состоянии Арабеллы. Да, она не мертва, но…… под землей, внутри холма, который они называют бругом. Жива, и не совсем жива — но и не мертва — заколдована. С незапамятных времен они похищают христиан, чтобы обратить в слуг или — как в данном случае — заставляют их принимать участие в собственных тоскливых развлечениях: танцах, пирах, бесконечных пустых торжествах. Однако главный и самый горький упрек, который я бесконечно обрушиваю на собственную голову, заключается в том, что я предал Арабеллу — ту, которую был призван оберегать и защищать.
Санта-Мария Дзобениго, Венеция
Джонатан Стрендж — преподобному Генри Вудхоупу
15 декабря 1816
Мой дорогой Генри!
Так грустно признаваться, но у меня появились еще более серьезные основания для беспокойства, чем те, о которых я писал в прошлом письме. Делаю все, что могу придумать, дабы разрушить оковы ее мрачной тюрьмы, однако совершенно безуспешно. Ни одно из известных науке заклинаний не способно пробить и малую брешь в столь древних чарах. Вероятно, во всем английском каноне просто нет заклинаний такой мощи. Даже рассказы о том, чтобы волшебникам удавалось освободить пленников Страны фей, чрезвычайно редки. Вернее, я не помню ни одного подобного случая. В одной из книг Мартин Пейл описывает, что порою эльфы устают от присутствия земных гостей и без предупреждения выдворяют их из бруга. Несчастные пленники оказываются в родных краях, но через сотни лет после того, как их покинули. Может быть, так и будет. Арабелла вернется в Англию через много лет после твоей и моей смерти. Честно говоря, от одной этой мысли становится холодно. Не стану скрывать: мне сейчас очень плохо; самая черная меланхолия целиком поглотила мою душу. Время со мной не в ладах. Круглые сутки царит глухая полночь. У меня были и настенные часы, и карманные — я разбил и те, и другие из-за того, что они надо мной насмехались. Я не сплю, не могу есть. Пью много вина — и кое-что еще. Время от времени, очевидно, теряю рассудок. Трясусь, смеюсь и плачу одновременно. Как долго это длится, не знаю — возможно, час, а может быть, и весь день. Впрочем, довольно. Суть дела в безумии. Очевидно, я первым из английских волшебников это осознал. Норрелл прав: мы можем обойтись без помощи эльфов. Он сказал, что у сумасшедших много общего с эльфами, но тогда ни я, ни он сам толком не понимали всей важности этих слов. Генри, если бы ты только знал, как отчаянно мне тебя здесь не хватает. Почему ты все не приезжаешь? Может быть, заболел? Я не получил ответа ни на одно из своих писем, но, возможно, ты уже в пути, и эти строки тебя не застанут.
— Тьма, горе и одиночество! — торжествующе воскликнул джентльмен. — Вот что я наслал на него, и вот что предстоит ему в ближайшие сто лет! О, как низко он пал! Как окончательно повержен! Я победил! Победил! — Глаза триумфатора сияли, он радостно хлопал в ладоши.
В комнате Стренджа, на самом верхнем этаже большого дома в приходе Санта-Мария Дзобениго, горели три свечи: одна на столе, вторая на крашеном комоде, а третья — в настенном канделябре недалеко от двери. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что это единственный свет на земле. За окном лежали мрак и безмолвие. Стрендж, давно не бритый, с воспаленными красными глазами, колдовал.
Стивен наблюдал за ним с жалостью и ужасом.
— И все же он не так одинок, как мне бы хотелось, — недовольно пробурчал джентльмен. — У него какой-то гость.
И впрямь: невысокий темноволосый человек в богатом наряде, опершись на комод, с живым интересом наблюдал за действиями волшебника. Время от времени он вынимал из кармана записную книжку и что-то отмечал.
— Это лорд Байрон, — узнал Стивен.
— Кто он такой?
— Очень порочный джентльмен, сэр. Поэт. Поссорился с женой и соблазнил собственную сестру.
— Неужели? Так может, мне его убить?
— О, пожалуйста, сэр, не надо! Действительно, грехи его чрезвычайно велики и Англию он покинул не по своей воле, однако…
— Мне нет дела до его преступлений против других! Меня волнуют его преступления против меня! Ему здесь не место. Ах, Стивен, Стивен! Ну не принимай же такой ошеломленный вид. Какое тебе дело до того, что будет с одним-единственным порочным англичанином? Послушай, я вот что сделаю: ради любви к тебе я его не убью. Пусть поживет еще — ну, еще лет пять! А уж после этого ему придется расстаться с жизнью![160]
— Спасибо, сэр, — признательно произнес Стивен. — Вы — сама щедрость.
Совершенно неожиданно Стрендж поднял голову и закричал:
— Я знаю, что вы здесь! Можете прятаться, сколько душе угодно, но я все равно вас чувствую!
— С кем вы разговариваете? — поинтересовался Байрон.
Стрендж нахмурился.
— За мной следят. Шпионят!
— Правда? И вы знаете, кто именно?
— Эльф и дворецкий!
— Дворецкий? — со смехом переспросил его светлость. — И впрямь, что ни говори о чертях и гоблинах, дворецкие будут пострашней!
— Что-что? — не понял Стрендж.
Джентльмен с волосами, как пух, беспокойно окинул взглядом комнату.
— Стивен, ты не видишь моей маленькой шкатулки?
— Маленькой шкатулки, сэр?
— Да-да! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Шкатулка с мизинцем моей дорогой леди Поул!
— Нет, сэр, ее нигде не видно. Но зачем вам шкатулка? Ведь вы же победили волшебника.
— А, вот она! — воскликнул джентльмен. — Видишь? Ты положил руку на стол и случайно накрыл ладонью шкатулку.
Стивен убрал руку со стола. Помолчал. Потом медленно произнес:
— Сэр, не прикасайтесь к ней.
Джентльмен ничего не ответил. Он просто снова начал радоваться собственной победе, не забывая при этом обвинять и унижать волшебника.
«Шкатулка больше ему не принадлежит, — взволнованно подумал Стивен. — Он не может ее взять! Теперь это собственность волшебника. Может быть, с ее помощью удастся как-нибудь освободить леди Поул?»
Стивен выжидал, наблюдая, что предпримет волшебник. Спустя полчаса ему пришлось признать, что надежда весьма эфемерна. Стрендж слонялся по комнате, с сумасшедшим видом бормоча какие-то мудреные заклинания. Лорд Байрон поинтересовался, чем тот занимается, но в ответ волшебник пролепетал что-то совершенно дикое и невразумительное (хотя, судя по всему, ответ пришелся его светлости по вкусу). Что до шкатулки, на нее Стрендж так ни разу и не взглянул. Скорее всего, он просто о ней забыл.
58
Генри Вудхоуп наносит визит
Декабрь 1816
— Вы совершенно правильно поступили, придя ко мне, мистер Вудхоуп. Я изучил венецианские письма мистера Стренджа самым тщательным образом и, помимо того ужаса, который вы справедливо отмечаете, увидел в них многое, чего обыватель просто-напросто не заметит. Могу без ложной скромности утверждать, что в настоящее время я, наверное, единственный человек в Англии, способный правильно понять то, что вложил в свои слова ваш свояк.
