— Здесь нужна самая простая операция. Но ее надо сделать как можно скорее.
— Мы уже думали об этом, — отозвалась она, подыскивая очередную отговорку. — Мальчик слишком слаб.
— Он что, не ходит? — Доктор Свангер выглядел удивленным и тотчас приступил к осмотру Ваниных ножек. Первым делом он снял с него носки, скрепленные с помощью ленты, и тут же обнаружил, что они ему малы. — Я уверен, что мальчику полезно побольше сидеть босиком. Если добавить кинезотерапию, он сможет ходить.
Сэра дословно перевела революционные слова американского доктора. И добавила по-английски, что не разу не видела, чтобы воспитательницы занимались с Ваней. Вслед за австралийцами доктор Свангер не подтвердил страшный диагноз — церебральный паралич.
— Разве его нельзя отдать на усыновление? — спросил он.
Ответа он не получил. Много лет спустя в случайной беседе с заместительницей главврача Сэра наконец-то получила ответ. Та призналась, причем без всяких угрызений совести, что сама уговорила Адель не записывать тогда двухлетнего Ваню в соответствующий список. Это, мол, дело пустое, так как он отстает в развитии и признаки церебрального паралича вот-вот проявятся. Нельзя обманывать приемных родителей. И Адель, как всегда, проявила слабость.
Вот так две женщины решили судьбу Вани. Он попал в группу неизлечимо больных детей, где у него не было шансов на нормальную жизнь — отношение воспитательниц делало из него инвалида.
Все рекомендации доктора Свангера остались невыполненными. Никто не связался с матерью Валерии, не сделал корсет для Ани, не договорился об операции для Вани. Жизнь в доме ребенка № 10 текла по-прежнему. Остались лишь воспоминания о необыкновенном американском докторе, который приехал и немного всех повеселил.
3
1994–1995
Ананасы и павлины
Это может показаться странным, но никто в доме ребенка даже не подумал рассказать Сэре о существовании Вики, а Вике — о Сэре. Сэра ничего не знала о российских волонтерах, хотя в то время, когда она начала посещать дом ребенка № 10, Вика уже несколько месяцев была там почти своей. Их познакомил Ваня, но лишь позже, когда оказался в смертельной опасности и вдали от дома ребенка.
Шел 1994 год. Железная дисциплина советского времени давала сбои, открывая перспективы, невозможные при социализме. Наверное, поэтому никто не препятствовал Вике посещать дом ребенка, хотя Адель подозревала, что, если кто-нибудь об этом проведает, ее ждут неприятности.
“Совсем не задолго до тех событий я стала христианкой и искала смысл жизни, — вспоминает Вика. — Получила диплом физика. Работы не нашла и записалась на курсы изучения Нового Завета. Батюшке я не сказала, что работаю волонтером в детском доме. Боялась, что он меня не благословит. Он предпочел бы, чтобы я работала в приходе, может, даже в самой церкви. Но я верила, что христиане должны делать что-нибудь полезное для общества, и продолжала бывать в доме ребенка. Эти свои посещения я хранила в тайне. Я подружилась с одной из воспитательниц и в ее смену ходила к детям. Меня не выгоняли, но и особой радости не выказывали. Моя подруга работала с грудничками в первой группе, и я очень привязалась к одной малышке, которую звали Маша. На нее все махнули рукой. Ей еще и года не исполнилось, а ее уже зачислили в инвалиды и поставили диагноз “олигофрения”. Но я понимала, что ей просто требовалась материнская любовь. У нее было такое умненькое личико. И она пыталась разговаривать”.
Пока Вика возилась с Машей, она сама стала объектом внимания со стороны кудрявого мальчика, который как-то заглянул в приоткрытую дверь первой группы. Вика его не забыла. “Он придумал свою игру. Заглядывал в комнату и исчезал, когда его звали к себе. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание, но ему нельзя было покидать свою комнату. Это строго-настрого запрещалось”.
Подруга Вики сильно горевала, что ничем не может помочь детям. От нее требовалось лишь кормить их и менять им подгузники. Порядками, принятыми в доме ребенка, не предусматривалось, чтобы между детьми и воспитателями возникала взаимная привязанность Малышей постоянно переводили из одной группы в другую, заставляя привыкать к новым лицам. Но хуже всего была "сортировка” маленьких обитателей дома ребенка на больных и здоровых. Больных отсылали во вторую группу. Как-то раз подруга Вики, кивнув на дверь второй группы, сказала: “Там обреченные дети”. Вика сначала даже не поняла, о чем она: “Мне показалось, что она бредит”. Вскоре подруга исчезла.
Однажды, явившись проведать детей, Вика узнала ужасную новость: Машу перевели во вторую группу. Кошмарное впечатление от обстановки комнаты, в которой теперь предстояло жить Маше, Вике не забыть никогда: “Там стояла тягостная тишина, как в больнице, в палате для умирающих, Маша стала стремительно терять с таким трудом приобретенные навыки, замкнулась в молчании — а мы так радовались, когда она наконец-то начала лопотать. В первой группе она научилась брать ручками игрушки, сама жевала, хотя и медленнее других детей. Она даже пользовалась ложкой. Но воспитательницам второй группы не хватало терпения. Они говорили, что им некогда с ней возиться, и стали совать ей в рот бутылку. Да еще и привязывали ее к стулу так, что она не могла пошевелиться. “Какой смысл с ней заниматься? — сказала мне как-то одна из них. — Толку все равно не будет. Она и в четыре года будет такая же, как сейчас. Безнадежный случай”.
На всю группу был всего один ребенок, нарушавший общую кладбищенскую атмосферу, — кудрявый мальчик, назвавшийся Ваней. Он запомнил мое имя и, когда я приходила, спрашивал: “Ты к Машке пришла?” И улыбался мне. Не понимаю, как он мог улыбаться в таком страшном месте”.
Вика вспоминает, как настойчиво он просил ее вывести его за пределы группы. Он сразу догадался, что она ходит с Машей во двор, и поставил себе целью тоже побывать на улице. Однако Вика не соглашалась, считая, что нужна ему меньше, чем Маше.
Ваня ждал, когда они вернутся с прогулки, и просил:
— Вика, погуляй и со мной.
Но она не хотела оставлять Машу без присмотра. И все же однажды, взглянув на его огорченное личико, сдалась. Вика взяла его на руки, и ребенок счастливо засмеялся.
В тот день солнце пряталось за плотными
