На многое, пожалуй, она будет теперь смотреть другими глазами, и в этом смысле поход к храму Балаала, безусловно, пойдет ей на пользу. Надобно будет не забыть спросить папу, как получилось, что днем жители столицы прославляют набожность и великодушие Димдиго, а ночами не смеют зажечь огонь в доме, боясь привлечь к себе внимание сочейросов? Ведь не может император не понимать, что страх рождает ненависть? А ненавидящий рано или поздно изыщет случай нанести удар в спину, даже будь ты вдесятеро сильней его. Да и какое удовольствие править народом, боящимся и ненавидящим тебя? Лицемерное восхваление мнимых достоинств не согреет душу, и она бы на месте Димдиго приложила все силы к тому, чтобы завоевать любовь и уважение своих подданных. Хотя, с другой стороны, много ли она сделала, чтобы добиться любви и уважения собственных слуг и рабов?
Изумленная неожиданным направлением своих мыслей, Ильяс ощутила настоятельную потребность поделиться ими с кем-нибудь. Пусть даже не с Газахларом, не слишком-то откровенничавшим со своей дочерью, а хотя бы с Мутамак, Нганьей или Дадават. Девушке хотелось со всех ног броситься домой: поход к храму с целью доказать свою храбрость представлялся ей теперь совершеннейшей дичью, — однако представить, как она вламывается среди ночи в отцовскую спальню, было решительно невозможно С подругами ей удастся поговорить только в школе, а башнеподобная служанка ее становилась хорошей собеседницей лишь под вечер, осушив стопку-другую вонючей рисовой водки, от одного запаха которой Ильяс начинало воротить с души.
Спешить домой, одним словом, было ни к чему, идти же до древнего храма оставалось всего ничего, и девушка, решив довести начатое дело до конца, прибавила шагу. Свернула за поворот и замерла, любуясь открывшимся перед ней речным простором. Мутная, усеянная от рассвета до заката джиллами, челноками и пирогами, Гвадиара предстала перед ней ныне во всем своем великолепии. Широкая, полноводная, посеребренная лунным светом, она была поистине великой рекой, предопределившей расцвет Мванааке — самого крупного и богатого города Южного континента, сравнимого разве что с Арром или Мельсиной.
По Гвадиаре везли в столицу Мавуно рис, пшеницу, просо и ячмень, шелковые ткани и мешковину, мясо, древесину и различные руды. Она исправно снабжала обитателей Мванааке и других городов рыбой, по берегам ее рос тростник, используемый для разнообразнейших поделок, и знаменитый мономатанский камыш, из расплющенной сердцевины которого изготовляли бумагу различных сортов: от сравнительно дешевой — серой и толстой — до самой дорогой — прочной, тонкой, дивной белизны и гладкости. Великая река недаром считалась становой жилой империи, поскольку именно по ней и ее бесчисленным притокам отправлялись имперские войска на завоевание земель и усмирение взбунтовавшихся провинций. Жрецы и чохыши слагали о ней гимны и песни, называя волшебной дорогой, кормилицей, подательницей благ, матерью всего живого. Воды ее считались священными, и не было ни одного праздника, во время которого по течению ее не пускали бы благодарные горожане цветочные венки и вырезанные из коры либо сделанные из сухих листьев тилнлобы лодочки с горящими свечами.
Некоторое время Ильяс всматривалась в темный силуэт противоположного берега, где располагались грузовые пристани, склады для товаров, привозимых как из глубины континента, так и из далеких заморских стран, и самый крупный столичный рынок. Потом перевела взгляд на флотилию рыбачьих челнов и пирог, застывших у левобережного причала, прозванного Извозом, и подивилась смелым замыслам строителей, из года в год донимавших императора предложениями перекинуть через Гвадиару плавучий мост. Одно из таких предложений, сделанное Конкэем Мальтемоком, преподававшим в императорской школе математику, произвело на форани неизгладимое впечатление, и ей живо представилась длинная вереница перегородивших реку лодок, соединенных между собой дощатыми щитами.
Девушка тряхнула головой, отгоняя возникшее перед ее внутренним взором видение сказочного моста, и перевела взгляд с реки на высящиеся правее Извоза купола заброшенного святилища Балаала.
Согласно легендам Балаал считался речным божеством, могучим покровителем всех, чьи судьбы были связаны с многоводной Гвадиарой. Поклониться ему и заручиться его поддержкой в делах приходили рыбаки и корабельщики, торговцы и сборщики тростника, отправлявшиеся в дальний поход военачальники и простые воины. Какие церемонии устраивались в древнем храме, Ильяс, само собой разумеется, не знала, и ее никогда не посещала мысль справиться об этом в императорской библиотеке, занимавшей часть здания школы, которую она посещала вот уже пятый год подряд.
Из всех слышанных ею о Балаале историй девушке запомнился лишь тот факт, что приходившие поклониться ему люди должны были, сделав на языке надрез, уронить с него каплю крови на алтарь. Кое-кто, в великом усердии своем, жертвовал чудному Богу даже кусочек языка, по причине чего ведущая к храму улица и была прозвана улицей Косноязыких. Со временем культ Балаала начал хиреть, на смену ему пришли иные Боги, а тут еще и мыс, на котором стоял древний храм, опустился под воду, когда в очередной раз, как это нередко здесь случалось, дрогнула под ногами горожан земная твердь, напоминая заносчивым обитателям столицы о бренности всего сущего. Мутные воды Гвадиары залили лестницы, бассейны и полы храмовых помещений, на подступах к древнему строению стал буйно произрастать тростник, и тогда-то жителям Мванааке сделалось окончательно ясно, что могучий Балаал либо совсем одряхлел, либо отошел от дел.
Заброшенные святилища испокон веку пользуются у всех народов дурной славой, что и неудивительно. Забытые Боги, чувствуя себя незаслуженно покинутыми и преданными, в меру оставшихся сил мстят забредающим в их обиталища людям, и водяные гадюки неспроста, видимо, облюбовали древний храм Балаала. Скептики, понятное дело, утверждали, что было их там ничуть не больше, чем в других приречных зарослях, однако охотников проверять, действительно ли это так, с годами становилось все меньше и меньше, и даже сборщики тростника начали в конце концов обходить старинное святилище стороной. Потому-то заявление Нганьи, будто она своими глазами видела огни, мерцавшие в недрах храма, рассмешило и разозлило Ильяс, доподлинно знавшую, что подруга ее — большая любительница приврать и часто выдает услышанные от других истории за случившиеся якобы с ней самой.
Вранье, пусть даже самое красочное и бескорыстное, неизменно вызывало у Ильяс желание вывести лжеца на чистую воду, и, бывало, ей это удавалось. Случалось ей попадать из-за своего правдолюбия и впросак, примером чему служил спор, разгоревшийся после рассказа Нганьи о виденных в заброшенном святилище огнях. Из-за вмешательства Дадават он закончился тем, что Ильяс обещала отправиться ночью в храм и воочию убедиться в отсутствии там Богов, жрецов, духов и чохышей, бродящих от нечего делать из зала в зал с зажженными светильниками в руках.
