Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Но для того, чтобы связать все эти события воедино, а тем более соединить бегство Ракела с неудачной погоней и глупой облавой, распугавшей всю мелкую окрестную дичь, нужна была крепкая и трезвая голова, а таковой ни в насильственно осиротевшем княжеском дворце, ни в прочих вельможных дворах Стольного Города не обнаружилось.

Дуван багровел, раздувал ноздри, но кроме страшных угроз и проклятий как в адрес всех окрестных бродяг, так и нерадивых придворных дармоедов, умеющих только давить печных тараканов, так ничего дельного и не придумал.

Десняк, узнав, что его двор за одну ночь лишился сразу трех человек (плюс брошенный в яму, но так и не найденный там ночной бродяга), поднялся на самый верх высокой рубленой башни, заперся в каморке с тесаными стенами и, раздув огонь в очаге, стал бросать в пламя разноцветные щепотки пыльцы. Пыльцу эту доставляли Десняку темноликие низкорослые купцы с раскосыми черными глазами и жидкими седыми бородками. Их главным товаром был легкий блестящий шелк, рубахи из которого не только приятно холодили тело в летний зной, но и отпугивали домашних кровососов, переживавших даже такие бедствия, как вымораживание помещений в лютые зимние холода.

Шелк купцы меняли на меха, мед и густой колесный деготь, а пыльцу, тайно проносимую в пустотах легких суставчатых посохов, отдавали только за золото. Щепоть шла за одну монету, но при этом Десняк требовал, чтобы перед торгом купец непременно обстриг до мяса длинные, отросшие за время перехода ногти на руках и обнажился до пояса. Когда же он попробовал настоять на том, чтобы торговцы мыли руки, прежде чем прикоснуться к разноцветным горкам, вытряхнутым из посохов на полированную мраморную столешницу, те отошли в темный угол и стали шептаться там на каком-то птичьем наречии.

Десняк ждал, теребя бороду, но не произнося ни слова. Торговцы вернулись и, натянув рубахи, стали молча сгребать пыльцу обратно в посохи. Тогда он остановил их коротким властным жестом. Купцы снова расселись напротив него. Десняк сгреб в кучу рассыпанные по столешнице золотые монеты и сложил из них высокий столбик.

Почему торговцы воспротивились последнему условию, Десняк так и не понял и уступил перед их упрямством лишь потому, что за много лет торговли с этим народом убедился в его относительной честности. Честность эта выражалась в соблюдении некоторых неписаных правил торговли, строго запрещавших, например, продавать ветхий или растянутый шелк, а относительной была потому, что дозволяла вливать в высверленное коромысло весов капельку ртути, перекатывавшейся из конца в конец круглой полости незаметно для покупателя, но неизменно склонявшей чашку весов в пользу продавца.

Кроме того, все товары делились на явные и тайные. Явные доставлялись либо летом на ладьях, либо зимой на косматых низкорослых лошадках, пролагавших широкие утоптанные тропы по замерзшим и заметенным снегом речным руслам. Ткани, сухие фрукты, шерсть, ароматные масла в глиняных сосудах, амулеты из пахучего красного дерева, отгонявшие духов гнилой осенней лихорадки, везли торговцы в плетеных коробах и огромных кожаных вьюках, попарно переброшенных через лошадиные спины, и, достигнув рынка, в открытую выкладывали на тесаных бревенчатых прилавках.

Товары тайные — харалужную сталь, кинжал из которой запросто пробивал двойную кольчугу, черный порошок для огненных потех, перстни с ядовитыми камнями в золотых оправах — доставлялись иначе. Сталь в виде лошадиных подков и гвоздей, легко сбивавшихся кузнечным молотком; порошок заполнял двойные стенки коробов, а ядовитые перстни открыто украшали смуглые пальцы, ничем не выделяясь среди своих безобидных соседей.

Но нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным, тем более когда на раскрытие всякого рода секретов работает целый приказ специально обученных осведомителей. При Климоге их набирали среди людей самого разного пошиба: от безногого нищего, сидящего перед кабацким крыльцом с шапкой на мозолистых культях, до вельмож, имеющих свою дружину и чуть не целый полк дворни. Нищие целыми днями гнусаво канючили, закатывая под лоб яйцевидные бельма, а вечерами скатывались по гнилым ступенькам в жирный чад харчевен и, ползая между скамьями, замечали все: от налипших на сапоги и лапти травинок до узорной чеканки на поясках и ножнах кинжалов. Но там, где неопытный глаз видел лишь пеструю и бессмысленную картинку, хороший осведомитель различал не только пейзажи, окружавшие вечерних сотрапезников в течение дня, но и горн, где перековывали на клинок харалужную подкову и высекали на крестовине кинжальной рукоятки клеймо мастера.

Для того чтобы увечные соглядатаи обновили и подкрепили свои знания и навыки, время от времени на улицах появлялся громадный рыдван, запряженный воловьей шестерней. Рыдван с трудом вписывался в кривые, узкие улочки и, бывало, валил подгнившие столбы посадских заборов, что, разумеется, не вызывало особого восторга в душах горожан. Но мрачному кучеру и двум жилистым опричникам, сидящим слева и справа от него, ни малейшего дела не было до обывательских переживаний, как, впрочем, и до всякой домашней живности, с диким визгом и гвалтом месившей уличную грязь перед раздвоенными воловьими копытами.

Один из опричников (левый) держал в руках палку с прибитой поперек доской, на которой было начертано «Доколе?», в руках правого опричника точно такая же доска была украшена надписью «Довольно!». Поравнявшись с кабацким крыльцом, кучер натягивал вожжи, и рыдван останавливался. Опричники, воткнув шесты в кованые петли, приделанные к ребрам рыдвана, соскакивали в грязь. При появлении опричников калеки пронзительно вопили: «Доколе?!.» — и ползли к рыдвану.

Опричники бросали им горстями мелочь, и, пока нищие выковыривали монетки из дорожной глины, доставали из-за обшлагов берестяные свитки, исписанные с обеих сторон. Пробежав глазами по темным столбикам имен, кличек и примет, опричники всматривались в лбы, уши, ноздри ползающих перед ними «несчастных» и, заметив на чьей-либо личности необходимый опознавательный знак, хватали калеку под руки, выдергивали его из общей кучи и довольно бесцеремонно закидывали в объемистое нутро рыдвана. Остальные тут же бросали поиски монеток, со стонами воздевали над нечесаными головами свои искалеченные члены, но, услышав в ответ беспрекословное «довольно!», поспешно поднимали из грязи шапки, запихивали подобранные монетки за щеки и, пока опричники снова усаживались на передок, успевали отползти от рыдвана и занять свои места на кабацкой паперти.

К вечеру, когда оси и спицы начинали трещать под тяжестью подобранных под заборами счастливцев, опричники закидывали доски внутрь рыдвана, извлекали из-за широких сапожных голенищ фляги с ромом и приказывали кучеру сворачивать к княжескому дворцу. К этому времени на улицах Стольного Города уже темнело, и, чтобы волы не тыкались мордами и концами оглобель в заборы, опричники по костлявым крестцам перебирались на спины первой пары, зажигали смолистые факелы и втыкали их в железные гнезда, укрепленные на конце каждой оглобли.