— Ключи, — подсказал Фихан. — Забери у него ключи от подвала.
«Точно, — подумал Евтихий. — Ключи. Вот Фихан додумался сразу, о чем мы еще его не спросили. А я бы сдуру придушил засранца, не задав последнего вопроса».
Он сорвал с пояса Арванда связку ключей, отшвырнул свою жертву и двинулся к Фихану.
— Что будем с ним делать? — осведомился Евтихий.
Фихан молчал. Смотрел то на своего друга с воинственно выпяченной челюстью, то на кашляющего и плюющегося Арванда, который корчился в углу и проклинал подлых предателей.
— Издеваешься? — прошипел Евтихий.
Фихан удивленно вскинул на него синие глаза.
— Почему ты так решил, Евтихий? Когда это я над тобой издевался?
— Сейчас!
— Объясни.
— Будто ты не понимаешь! Ты же эльф, ты быстро все понимаешь.
— Я эльф, но соображаю вовсе не так быстро, как хотелось бы… Пожалуйста, Евтихий, мы теряем время. Говори, что хотел сказать, и пойдем выручать Геврон.
— Ты знаешь, что мы должны сделать с Арвандом?
— Нет…
— Ждешь, чтобы я сам догадался? Ну так вот тебе неприятная и горькая правда, остроухий: я понятия не имею, что с ним делать! — заявил Евтихий. — И мне все равно. Что ты скажешь, то я и сделаю. Сломать ему шею? Перегрызть горло? Выкинуть в окно? Разрезать на кусочки? Оставить в покое? Решай, а я выполню. Только быстро.
— Он безумен, — сказал Фихан. — Он определенно утратил рассудок.
— Ну да, — сердито кивнул Евтихий. — Об этом я тебе и толкую.
— Пусть с ним разбираются его солдаты, — заявил Фихан. — Ни ты, ни я этого делать не будем.
— Почему?
— Потому что мы уходим отсюда, — сказал Фихан.
— Таково твое решение?
— Да.
— И я должен подчиниться?
— Ты получил ответ, которого ждал?
— Да, — рявкнул Евтихий.
Они связали Арванда поясом, оставили его лежать в комнате и побежали вниз по лестнице.
— Музыки тоже разные бывают, — заявил Джурич Моран. — Учтите, я признаю только то, что называется у вас «классикой». Никаких «Бони-М».
— Вы и «Бони-М» знаете? — удивился Николай Иванович.
— Знаю? — Моран выглядел оскорбленным. — Знаю?! Учтите, я изучал законы гостеприимства…
— По книге «Кулинарные секреты»?
— Не язвите, вы ведь на грани полного истребления… Я изучал законы гостеприимства, и только по этой причине вы еще живы. Каким это образом я могу ЗНАТЬ такой кошмар, как «Бони-М»? Диско — это разложение.
— Это восьмидесятые, — сказал Николай Иванович. Он совершенно не выглядел испуганным. — Может быть, по временным рамкам и не строго восьмидесятые, но по духу… То, о чем я вам толковал. Тухлятина.
— Голубчик мой, с тухлятиной покончено! — заявил Моран. — Отныне мы говорим исключительно о классике!
Он заглянул в чайник, обнаружил, что кипяток закончился, но идти на кухню поленился. Просто высунул длинный язык и слизнул из своей чашки последние несколько капель.
— Хорошо, поговорим о классике, — согласился Николай Иванович. — Тема приятная. Наверняка «Кулинарные секреты» рекомендуют ее для лучшего пищеварения.
Моран задумчиво произнес:
— В последнее время я начал любить Шостаковича. И Прокофьева. Абсолютно тролльские композиторы. А вот от Шопена меня тошнит!
— Вы меня просто убиваете, — сказал Николай Иванович.
Моран радостно осклабился:
— Правда?
— Точно, — кивнул учитель русского языка и литературы. — Разите наповал. Поэт роняет молча пистолет. Поэт — это я.
— Данный факт нами уже был установлен, — напомнил Моран.
— Чем же так не угодил Шопен?
— Эльфийское булькание, а не музыка, — сказал Моран. — Классика — согласен. Музыка — согласен. Но эльфийское булькание убивает все. Оно убивает меня!
— Вы — это еще не «все». Каким бы необъятным вы ни были, всегда останется еще нечто, не вместившееся в границы, — сообщил Николай Иванович.
— Например, вы? — прищурился Моран.
— Напрасно иронизируете. Каким-то боком мы с вами соприкоснулись. И даже срослись. В мире человеческого общения это называется «общие интересы».
— Можно подумать, только люди умеют дружить, — сказал Джурич Моран. — Глубочайшее заблуждение! В искусстве дружбы и любви троллям нет равных.
— А как же эльфы? — напомнил Николай Иванович, стараясь не рассмеяться.
— А вы Шопена давно слушали? — возразил Моран.
— Хорошо, — после паузы произнес Николай Иванович. — Не Шопен. Что скажете о Чайковском?
— Стопроцентно человеческая музыка.
— Бах?
Моран болезненно сморщился.
— Бах… Мы об одном и том же Бахе говорим? Немец такой толстый, на органе играл?
Николай Иванович кивнул.
— Бах… Он… — Моран глянул на Николая Ивановича исподлобья. — Он больше, чем я, — наконец с трудом признался Моран. — В Калимегдане он был бы более одаренным Мастером, чем Джурич Моран. Хорошо, что Баха там никогда не было. Я бы ему, наверное, яду в пойло подсыпал.
— Моцарт? — тотчас спросил Николай Иванович.
— Для русского интеллигента вы довольно банальны в своих ассоциациях.
— Это признак вежливости. Банальные ассоциации позволяют выстраивать удобные переходы в разговоре.
— Удобные для кого? — сморщился Моран.
— Для обоих собеседников.
— Для меня банальные ходы неудобны, — отрезал Моран.
— Вы не человек, — вздохнул Николай Иванович.
— Только сейчас заметили? — огрызнулся Моран. — Скажу больше: я еще и не русский интеллигент.
— Вообще не интеллигент, — сказал Николай Иванович.
— Да. Но — интеллектуал. — Моран поднял палец. — Вы ощущаете разницу?
— Голубчик, вы — Джурич Моран, и этим интересны, — сказал Николай Иванович.
Моран испытующе взглянул на него:
— Не издеваетесь, часом?
— Нет.
— Почему?
— Я вежливый.
— Только поэтому?
— Вы мне нравитесь.
— Почему?
— Потому что я люблю неприятности.
— Извинение принято, — заявил Моран. — Моцарт — эльф, вот что я вам скажу. Поэтому все споры о его музыке бессмысленны. Он такая же абсолютная данность, как и любой другой остроухий.
— Так кто же, в результате, ваш любимый композитор?
— Прокофьев, — сказал Моран. — Вы что, не поняли? Особенно «Золушка». Без вариантов. Тролль.
— Как и Шостакович.
— Точно.
— Что ж, — сказал Николай Иванович, поднимаясь, — позвольте поблагодарить вас за вечер. Я давно уже не проводил время так приятно.
Моран остался сидеть. Он посмотрел на своего собеседника снизу вверх:
