— Да, конечно. Ты же их знаешь: Коннахт, Лейнстер, Мунстер и Ульстер.
— А много было тех, кто пел и сражался во славу ее?
Да, и первых было куда больше, чем вторых. Альбены долгое время считали, что любой их поэтический и писательский талант должен обладать нашими корнями. И что говорить! Добрая половина всех сказаний человеческих происходит из того сада, где растут серебряные яблони с золотыми плодами, — и текут эти легенды на нижнюю землю как реки, вливаясь во все ее моря. И может статься, Кэтлин до сих пор привечает всех своих возлюбленных в своем саду, и остаются они там так долго, как захотят. Но большего тебе не скажу: вот когда ты пройдешь на ту сторону жизни — узнаешь. Ибо царство Кэтлин — лучшая часть Полей Блаженства.
— Это всё — про твоё перо, запрятанное в шкатулке? — спросил Змей. — В вашей стране сказали бы: «Соловей поёт, не видя розы». Открой!
Бьярни растворил ларчик настежь — и огнистое, оранжево-красное Перо заискрилось на солнце, брызгая каплями. Взлетело из ларца и прилепилось к одеждам Змея — теперь стало ясно, что он по своей природе летуч и что его широкий ипиль — это прижатые к телу крылья.
— Угодили вы мне, — сказал Крылатый Змей, — и подарком, и его историей. В благодарность я покажу вам сокровищницу потаённого золота. Она была закрыта для моего народа, ибо не пришло для нее время. Но теперь идите за мной.
Он снова обернулся человеком и спустился в нишу, где прежде стояло его собственное изображение — струящийся огонь, заливающий узкие ступени хода, светлая река, текущая в подземелье. Четверо последовали за ним.
Отчего-то путь был краток — может быть, подумал Филипп, эта кладовая архетипов находится в теле пирамиды.
— Смотрите, — проговорил Змеечеловек. От его тела изошло светлое пламя, и в свете его пятеро странников увидели…
Золотые поля маиса в натуральную величину с листьями, початками и даже волосками на них, со стеблями и корнями. Стада лам с их детенышами, кроликов, лис, диких кошек-оцелотов, оленей, тигров и львов, ящериц, змей, улиток и бабочек. Некоторые из них, став на задние ноги, срывали с ветвей сада всех деревьев золотые плоды. Цвели огромные подсолнухи и георгины, золотые пчелы собирали с них пыльцу нектар. По земле ползали золотые змеи с глазами из темных драгоценных камней, сновали туда-сюда золотые жуки. В чашах, полных жидкого серебра или ртути, неподвижно плавали разнообразные водяные твари — от простых рыбешек до самых диковинных созданий глубин. Каждое растение и каждое животное изображены были не единожды, а от маленького, едва видного над землей побега до целого куста в полный его рост и совершенную зрелость, от крошечного сосунка до взрослого зверя. Это было неподвижным и в то же время как бы двигалось изнутри. Как поняли пятеро вертдомцев, здесь присутствовали все животные, птицы, деревья и травы этой древней земли, все рыбы и прочие твари, которых выкармливают ее море и пресные воды.
— Это теперь послужит возрождению, — сказал Змей. — Нет у меня самого главного, но не такая уж это беда: ведь и странствия ваши с Бьярни не пришли ещё к своему концу. Я не знаю, что вам дать: пусть выберет ваша судьба то, что может пригодиться вам в дальнейших странствиях. Нагнись, протяни руку не глядя, юный мужчина из дальней страны, и сожми ее в кулак. А потом раскрой.
Когда Филипп сделал так, на ладони его лежало серебряное изображение большой кошки.
— Это пума, или иначе кугуар, или, еще иначе, — горный лев. Временами называют его красным, — произнес Кецалькоатль. — Примите его как мой ответный дар и несите дальше по широким пустынным землям. Мой народ воздаст вам почести, а сокровища постепенно выйдут из тайника и заполнят собой весь мир. А теперь прощайте — и спасибо вам!
Он удалился — как и прежде, багряной струей по ступеням, длинным алым облаком по земле, червонным золотом солнечного утра — по океанским водам.
Дети Верта и Леса зачарованно смотрели вслед ему.
— Вот уж не знал, что мы напоремся здесь на такое чудо, — пробормотал Бьярни себе под нос. — Хотя чего еще ждать от старины Рутена в нынешнем его положении, как не всяких причуд и выкрутасов?
— Я не ожидала, что проникновение в меня будет таким добрым, — сказала Филиппа. — Такой радостью. Это что — я такая плохая?
— Нет, это ты такая наивная, — ответил ей брат.
— Итцамна ведь меня даже не приласкал.
— Это он оставил до лучших твоих времен. Всё, что он у тебя забрал, — небольшая доля мазохизма. Болезненное наслаждение дев, как говорится в одной старинной книжке.
— Снова трёп, — сказал Бьярни. — Нет, по правде говоря, всё Хельмутовы детки отлиты в одной форме: рыжие нахалы и нахалки, не имеющие ничего святого за душой. Впрочем, я, кажется, повторяюсь.
— Ну да, в сотый раз. В общем, от такого и слышим, — отбрила его Филиппа. — Вот возьмем да и останемся тут навсегда, ожившими сокровищами играть. А тебя одного на летуне отправим. Правда, братик?
— Я вас при нем заменю, — неожиданно сказала Марикита. — Отец, я думаю, легко согласится на такое.
И он стоит как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят как два огромных мира.
И грива стелется как царская порфира.
Н.А. Заболоцкий (изменено)
Мы трое пересекли Медитерраниум на нашем верном летуне, везя с собой изящную безделушку и своенравную девчонку из Зеленых. Недурная прибыль, право слово!
Мы — это Ситалхи и Ситалхо, брат и сестра, рожденные вместе, средняя пара знаменитой шестерицы королевских потомков. Названы в честь красавицы родом из Морских Людей, но широкой воде не слишком доверяем. Еще к нам — это уже становится традицией — присоединился Бьярни, Великий и Ужасный. Гроза наших детских игр, вождь «Змеиный Язык», каковое прозвище он дерзновенно стащил из популярной исландской саги и присвоил себе. Дед наш Бран, первый министр королевства со стороны королевы-бабушки Эстрельи Марии Марион, с которой он сочетался чисто по-граждански… Короче, наш любимый дедусь в своё время немало ворчал по поводу этого богохульного факта. Еще меньше ему бы понравилось, что Бьярни распоряжается артефактами, полученными в дар или обмен. То золотое перышко спрячет за пазухой, то вот теперь — статуэтку или плоскую серебряную бляшку непонятного животного в карман положит. Кстати, сам он считает этого зверя пумой, сиречь — кугуаром.
Что до зеленой девчонки (по виду от силы двенадцать-тринадцать лет, однако говорит о себе, что вполне совершеннолетняя дама и даже не девица, хотя ни одного толкового мужчины не знала и даже не догадывается, с чем его едят) — это просто песня. Ну конечно, возраст, наилучший для размножения, и соответственно с тем периодичность смены поколений у нас составляет пятнадцать-шестнадцать лет, так что мы люди привычные.
