Не говоря ни слова, он решительно зашагал в сторону города.
Аль несколько мгновений стоял на месте. Его душу рвали на части противоречивые чувства. С одной стороны, он считал себя правым. Как можно пытаться оправдать людей, способных так жестоко пытать человека? Но с другой… Царевич понимал, что страшно обидел друга, и, главное — несправедливо. Ведь ребенок не выбирает своих родителей. Лишь боги решают, кому в чьей семье родиться, кому наследовать царство, а кому — жалкую лачугу нищего.
В конце концов, чувство вины победило и Алиор, плюнув на с гордость, бросился вдогонку за бродягой.
— Лот, подожди!
Тот услышал его, однако, вместо того, чтобы остановиться, втянув голову в плечи, словно готовясь к удару плетки, лишь прибавил шаг.
— Лот, постой! — Аль пришлось приложить усилия, чтобы догнать его. Когда ему, наконец, это удалось и юноша, схватив приятеля за плечи, остановил, поворачивая к себе лицом, дышать сделалось так трудно, что он, прежде чем заговорить, вынужден был согнуться, борясь с волной дурноты.
Он чувствовал себя так, словно его вот-вот вывернет наизнанку. Лицо, искривленное гримасой боли и отчаяния, было залито потом, который ручьями катился со лба, выжигая глаза и заставляя, как от прикосновения пламени, виться намокшие пряди волос. Сердце в груди стучалось так бешено, что юноша уже потерял надежду его удержать, думая о том, что вот, еще несколько мгновений, и оно разорвется. Эта мысль не пугала его. Конечно, после всего пережитого, было бы глупо умереть вот так нелепо, однако не эта мысль удерживала его дух в мире живых. Он не мог отойти, не получив прощение.
Прошло несколько мгновений напряженной тишины, прежде чем царевич смог заговорить вновь:
— Прости меня, — с трудом прохрипел он. — Я не хотел тебя оскорбить…
Стоявший, согнувшись, прижав руку к животу, как если бы посреди него была рана, царевич не видел, что Лот уже давно смотрит на него не с презрением, а пониманием, которое с каждым мгновением все больше и больше наполнялось сочувствием и даже страхом.
— Что с тобой? — наклонившись над другом, он осторожно взял его за локоть, помогая выпрямиться.
— Не знаю, — пробормотал тот, вздрагивая от каждого движения, которое, поднимаясь от ног к самой голове, проходило болью по всему телу. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Его то бросало в жар, то, вдруг, окатывало волной жуткой стужи.
— Ты не болен? Духи ночи, — эта мысль ни на шутку встревожила Лота. — Ты же уходил в путь, едва очнувшись, до конца не оправившись от тяжелой болезни.
— Это… — он хотел сказать — "не важно", но не успел и слово вставить: бродяга продолжал, распаляясь с каждым следующим словом:
— А мы всю дорогу ни разу не вспомнили об этом! Только подгоняли тебя вперед! Если же кому и помогали, то только Аль-си!
— Ему было плохо… — царевич понемногу приходил в себя. Дыхание стало ровнее, из глаз ушел лихорадочный блеск и они уже смотрели перед собой, а не слепо скользили по окружавшей их пустоте. — Я же чувствовал себя абсолютно здоровым.
— Но чувствовать себя здоровым, не значит быть им! Не случайно же говорят: если кому и хорошо, так умирающему от долгой, мучительной болезни.
— Нет, друг, — он положил руку ему на плечо, заглянул в глаза. — Дело не в прошлом, а в будущем. Знаешь, когда я оскорбил тебя…
— Да ладно, что уж там! Я понимаю, ты не со зла. Просто слово сорвалось с губ. Ты был в ярости, а я попался под горячую руку. С кем не случается!
— Спасибо, — Аль устало улыбнулся Лоту, понимая, что с этого мига и так долго, как только боги позволят им, они будут друзьями. Настоящими, искренними с друг другом. И поэтому он считал себя обязанным сказать все, что вдруг понял, что заставило его осознать, прочувствовав, случившееся: — Знаешь, в тот миг, когда ты ушел, а я остался, мне вдруг показалось, что начали рваться нити, связывающие не только нас в нечто единое целое, но и весь мир. И, поскольку без этих нитей невозможно будущее…
— Ты чуть не умер?
— Ты тоже почувствовал это?
— Нет, — пожал плечами Лот. Он на миг задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя, после чего добавил: — Я просто вдруг понял, что не знаю, куда иду, зачем. Все потеряло свой смысл.
— Мы должны пройти этот путь вместе, — теперь Аль не сомневался об этом. — Рука об руку. Как два воина в бою — защищая спину друг друга.
— Потому что только твой путь способен придать смысл моей жизни… — опустив голову на грудь, проговорил бродяга.
Прежде у него не было никакой цели. Он не жил — качался на волнах, словно упавший в реку лист. Во всяком случае, так было до их встречи. Потом течение перестало кружить на месте, понесло вперед, уверенно и решительно. В редкие мгновения отдыха там, в горах, когда в голову приходили всякие разные мысли, ему даже начинало казаться, что он не просто избран для этой дороги богами, а был ради нее рожден. Лишь затем, чтобы пройти ее.
— Потому что, — то, о чем подумал в следующий миг царевич, было столь ужасно, что мурашки пробежали у него по спине, руки дернулись, словно в судороге, а дыхание вновь сбилось, отчего фразы, произносимые слабым сиплым голосом, стали обрывчатыми, словно куски лохмотьев. Больше всего на свете ему хотелось остановиться, не продолжать, словно тем самым мог лишить свои сомнения жизненности. Но нет, он должен был. Ведь если это правда… — Тебе суждено умереть за меня! — он, наконец, начал понимать свои сны.
— Что ты такое говоришь! — попытался остановить его Лот, глядевший на друга с ужасом, когда ему начало казаться, что царевич сошел с ума.
— Нет, послушай, послушай меня! Ты можешь остановиться, остаться здесь! Сделай это!
— Если мне суждено умереть от болезни, то она найдет меня и здесь!
— Нет! Останься — и ты будешь жить!
— Почему ты так уверен…
— Потому что я знаю. Теперь — знаю!
— Что?!
— Это не ваша смерть. Не Рик должен был умереть в горах. Не Лиин в болотах. Не ты в чумном городе. Это я.
— Ты болен…
— Нет, Лот, я не безумен. Я… Мои мысли никогда прежде не были столь ясны, как теперь! Это моя смерть идет за мной по пятам! Но они… Не знаю, боги или духи. Те, кто мне помогает. Они не хотят, чтобы я умирал. И ставят на пути смерти других. Тех, кого отправили вместе со мной в дорогу. Понимаешь? Они откупают меня у смерти ценой чужих жизней, ваших жизней!
— Друг, ты… — он не знал, что сказать, как помочь царевичу успокоиться, вернуться, становясь самим собой, и потому смотрел на него со страхом, боясь не столько его, сколько за него. — Ты все перевернул с ног на голову!
— Пусть так, — Аль не спорил. В сущности, в этот миг ему было все равно, сочтет ли его Лот сумасшедшим, или нет. Главным было другое: — В тот миг, когда я оскорбил тебя…
