Неведомо, что именно из аргументов возымело свое действие, однако же тон делегации несколько снизился, притязания поутихли, а за последующие два дня мало-помалу, нехотя, рассосалась и собравшаяся вокруг стен трехтысячная армия. Не ушли лишь несколько либо особо упорных, либо особо преданных, либо особенно заинтересованных, включая герцогского наследника; оставшиеся разложили неподалеку небольшой лагерь подчеркнуто мирного характера, в соответствии с советами Керна таки дождавшись появления войск, возглавляемых в том числе и «старшим надзирателем стражи безопасности земель Империи». Лишь тогда снятый с осадного положения город распахнул ворота, приняв в свои недра небольшую часть приведенной с ним армии, и вновь, теперь на встречу с императорским представителем, Керн взял подчиненного с собою, на осторожно высказанные сомнения блюстителя безопасности ответив, что этому следователю начального ранга известно больше, чем всем придворным советникам вместе взятым.
Беседа с императорским комиссаром прошла в обстановке куда более спокойной, угрозы обсуждались вполне внятные, а главное — общие, ситуация оценивалась четко. Территория Кельнского архиепископства и владения герцога переходили под прямое императорское управление «до выяснения всех обстоятельств», впереди была грызня наследников, посему прибывшие войска должны будут оставаться в ближайших окрестностях и самом городе еще не вполне определенное, но вполне протяженное время. В завершение прибывший заметил, что господин Император пока еще пребывает в неведении относительно итогов судебного процесса и наверняка не останется равнодушным, проведав о его результатах, на что Керн лишь тяжело усмехнулся: «Узнав, что мой парень снял с него двух курфюрстов с голосами „против“? Один из которых — прямой претендент на Германский трон? Еще бы. Какое уж тут равнодушие». Тот дернул бровью, скосившись на безмолвного свидетеля их разговора, и в ответ промолчал. Так же, как лишь молча вздохнул последний высокий гость, навестивший Кельн — посланник Папы, который не смог обойти вниманием настолько громкие дела, начатые новой и de facto неподвластной ему Германской Инквизицией. К счастью, обещанных покойным герцогом эмиссаров из Авиньона так и не появилось, а с прибывшим из Рима собратом кардинал Сфорца столковался быстро, мирно и тихо, уединившись с оным для беседы в часовне Друденхауса.
Город с трудом успокоился спустя неделю, хотя тема для всех разговоров по-прежнему была преимущественно одна, вслед майстеру инквизитору по-прежнему смотрели, шепчась, а по улицам то и дело расхаживали вояки имперской гвардии.
И вся эта суета прошла мимо лишь одних людей в Кельне: зондергруппы во главе с хмурым, как ночь, шарфюрером. Ни на что не надеясь, ничего не ожидая, он снова и снова прочесывал катакомбы, обшаривал улицы, понимая при том, как и сам Курт, что найти безликого по имени Мельхиор в пределах города — мысль безумная. Запертые круглые сутки ворота явно не остановили его, если он вздумал уйти, а перепутанные улицы, бесчисленные дома и домики укроют кого угодно, не только чародея невероятной, немыслимой силы, сталкиваться с которой еще не приходилось…
— О чем твои мысли? — повторил наставник, и Курт, встряхнувшись, снова обернулся к духовнику. — Что есть еще, о чем не было тобою сказано?
— Да, — согласился он, наконец. — Есть еще одно. Я не упомянул об этом ни в одном отчете — не знаю, стоит ли оно того, ведь это всего только мои предположения, не более. Если вы скажете сейчас, что я должен это сделать, я так и поступлю.
— Я слушаю тебя, — подбодрил наставник, когда он умолк снова.
— Имя того, безликого, — пояснил Курт тихо. — Вот что меня настораживает. Человек, с которым я столкнулся на своем прошлом дознании, из-за которого я прячу руки и, бывает, просыпаюсь в кошмарах — он ведь тоже был довольно… в некоторых отношениях… сильным чародеем. Я тогда просто подвернулся ему под руку, ему был нужен просто один из следователей, чтобы подставить его под убийство членов баронской семьи и тем самым опорочить саму Конгрегацию. Как ни посмотри на это — но это заговор. В самом мерзостном смысле. Мне повезло, и я выкрутился…
— Ты «выкрутился», — возразил наставник, — потому что достоин звания, которое носишь.
— Неважно, отец. Главное в том, что у него почти ничего не вышло. «Почти» — ибо слухи все равно разошлись, неприятные слухи о следователе, который пренебрег добросовестностью в работе и стал виновником гибели людей. Можно ли произошедшее считать частью, началом большой войны с Конгрегацией? — Курт бросил взгляд на хмурое лицо наставника и вздохнул. — Теперь — то, что случилось в Кельне. Тот, кто был там, этот безликий — он тоже сильный. Сильнее, чем первый. Опаснее. Можно было бы предположить, что между собою они не связаны, что один — участник заговора, а другой просто пытался обезопасить себя знатными союзниками, лишь чтобы выжить, однако… Имена, отец. Первого звали Каспар. Ничего подозрительного — заурядное немецкое имя, non factum даже, что настоящее, и мне бы в голову не пришло заподозрить неладное, если бы не этот, второй. Мельхиор, она сказала. Каспар, Мельхиор… — он пристально посмотрел в глаза наставнику. — Означает ли это, что где-то есть и Бальтазар? Что они связаны? Что они — часть одной сети, которую плетет некто с целью уже не скомпрометировать, а — уничтожить Конгрегацию? Значит ли это, что я с первого своего дела ввязался во что-то нешуточное? Значат ли эти имена — библейские имена — что заговор против Конгрегации ведет тот, кто… — он запнулся на миг, но все же договорил: — тот, кто является сейчас ее самым непримиримым и сильным противником? Что Инквизиция на пороге теперь уже явной, не скрываемой войны с папским престолом? И Кельн… Я достаточно увидел, чтобы понять: когда в одном городе Конгрегация обосновывается с таким размахом, это неспроста. Огромный Друденхаус (в сравнении с другими городами), обер-инквизитор и два следователя… теперь уже три… штат охраны, курьеры, свои конюшни… Если распределить это на те города, где нас еще нет вообще, хватило бы на многие из них, но — мы этого не делаем. Значит, Кельн — негласная столица новой Конгрегации? Пробный камень… за пазухой? Это означает, что мы готовимся? Что я поторопил события, привлек внимание прежде времени? Все это приходило мне в голову еще до того, как явился папский посланник. Хорошо, что из Рима; и спасибо Его Высокопреосвященству. Хорошо, что Авиньон поленился вмешаться. Хорошо, что посланник застал уже пепелище; а если бы обвиняемые были еще живы — что произошло бы? В самом деле процесс продолжился бы — до победы, нашей или их? Скорее всего — так; верно? И когда-нибудь именно это и произойдет, и тогда уже, быть может, мы даже пойдем на конфликт нарочно, сами? Ведь к тому моменту и готовимся — когда все это можно, нужно будет завершить. Так?
