— Да. В разросшемся саду Калькаров. К границе дома им подходить запрещено. Да Донат и не станет… Игры в доме — неуважение к памяти тех, кто там погиб.
— Наверное, играют в охотников и вампиров…
— Я обучила Доната всему, что знаю сама и как вампир, и как охотник. И родительская защита сопровождает его с рождения… Но охотника из него не выйдет. Детей новой Карды совершенно не увлекают старые темы, — Мира махнула светловолосому предводителю ребятишек рукой и улыбнулась. Винсент заметил: эта улыбка, едва сын отвернулся, стала горькой.
— Ты стала очень загадочной в последнее время!
— Я просто открыла, что, оказывается, можно говорить не всё. И этим ты значительно облегчишь жизнь и себе, и окружающим.
— Твои недомолвки давно оскорбляют меня, — Мира вздрогнула и низко, виновато склонила голову, а он, довольный, что тётя сама подвела его к неприятной для обоих теме, продолжил. — Ты мне не доверяешь?
Мира молчала, и это начинало его злить:
— Неужели после стольких лет, стольких событий ты лжёшь мне? Я простил тебе одну тайну, но снова…
— Тебе я доверяю больше, чем кому-либо! Но…
— Но?
Мира так и не закончила фразу, пальцы нервно барабанили по перилам. Винсент вздохнул: опять он занялся обличением! Нет, так правды он от неё не добьётся…
— Думаешь о прошлом или о будущем?
— О настоящем. И оно неплохо.
— Пожалуй.
Несколько минут они простояли молча. Винсент тщетно подыскивал темы, чтобы продолжить беседу. Уходить в дом не хотелось. Этот разговор, он чувствовал, будет серьёзным и, возможно, даже откровенным, чего не было много, много лет.
— Видел сегодня свой чёрный экипаж?
— Впервые о нём забыл. Слухов об Избранном нет?
— Тишина.
Он усмехнулся:
— Недавно я подумал: жаль, что у меня не получилось тебя исцелить. История могла пойти совсем иначе.
— Я ни о чём не жалею. А, разве, жалеешь ты? — Мира наконец-то подняла голову, взглянула глаза в глаза. Винсент нашёл её руку на перилах крыльца, сжал холодные пальцы. Кажется, сейчас он сумеет сказать то, что держал в себе долгие годы. Может, эта откровенность разрушит незримую стену лжи меж ними?
— Я жалею, что ты сестра моей матери. Родство не объединило, наоборот, разделило нас, Мира.
Она грустно улыбнулась, но стена лжи меж ними осталась на месте:
— Ты болен мною давно. Я знаю, знаю… Но что я могу сказать тебе? Я сказала всё много лет назад: ты мне как сын. Одиночество усугубляет твою болезнь сейчас, но, я надеюсь, после моей смерти ты исцелишься.
— Мира!
— Не буду просить тебя позаботиться о Донате. Я и без того знаю, что мой старший сын не оставит младшего.
Они замолчали. Мира подобрала с крыльца камушек и запустила его в глубокий омут у крыльца. Круги разошлись от места падения и растаяли, не дойдя до краёв бездонного колодца.
— Может быть, ты права: ты была моей болезнью, в той, первой жизни… Когда-то я даже мечтал быть свободным от тебя, но это была глупая мечта! Ты дала мне вторую жизнь. Ты моя кровь, Мира. Да, это так! — Винсент усмехнулся, скрывая охватившее его смятение. — Я понимаю: смерть неизбежна, но не будь жестока, не напоминай об этом! Без тебя я не представлю своей жизни.
— Поэтому… Вот поэтому я и не говорю тебе… многого. — Он напряжённо ждал её откровения, но Мира легко высвободила руку и начала спускаться. Винсент успел опять поймать её за кисть.
— Не уходи так! Я сказал о своих чувствах, скажи и ты…
Мира остановилась.
— Я думала, ты знаешь, — прошептала она. — Помнишь, мы читали вместе сказку об Избранном и его Даре? Тогда мы ещё произносили эти слова: «Избранный», «Дар» с благоговением. Тогда мы не знали, что на нашем веку сменится несколько «Избранных», а «Дар» будет получен искусственно. Ты для меня — Избранный. Первый и последний, тот, из сказки.
Винсент неуверенно улыбнулся: очень уж контрастировало с добрыми словами выражение лица Миры. Казалось, мыслями она находится далеко, в каком-то тёмном и мрачном времени и месте. Улыбка, обернувшаяся горькой усмешкой, искривила губы.
— Не я спас тебя. Ты сама…
— Ещё ничего не кончено. Всё может поменяться, — если это было пророчество, оно было недобрым. Поняв, что больше откровений не будет, Винсент молча поцеловал руку тётушки и отпустил. Мира сбежала с крыльца, пошла к воротам, а он всё смотрел ей вслед. Почему она так испугалась возвращаться в дом?
«Может быть, она думала, что уже попрощалась с домом навсегда?»
— Куда ушла хозяйка? — спросил он гувернантку, зайдя в дом. Но та не сказала ничего определённого: «На прогулку» «Надолго ли?» — спросил он тогда.
«Иногда госпожа Вако уходит на целый день. А когда Донат в школе, уезжает из города, порой, на сутки и больше…»
Старый этюд Винсент не нашёл, зато отыскал первые свои карандашные наброски Миры. Вот она задумчиво глядит в окно, вот читает книгу, вот делает вид, что задремала в кресле, а сама украдкой следит, чтобы её ножек не коснулся луч солнца…
Он хорошо помнил то насквозь лживее, но счастливое время. И сейчас стрелки часов, совершив полный круг, словно вернулись к началу. Тогда Мира лгала ему, выдавая себя за смертную. О чём лгала сегодня?
«Что за свёрток был у неё в руках? Квадратный, лёгкий по виду? — Музыкальная шкатулка?»
«Куда Мира уезжает на день, на два?» — нет ответа.
«Почему не говорит ему, чего боится?» — опять ответа нет.
«Может быть, втайне от всех, она ищет Избранного?» — глупость в самом вопросе: почему втайне?
«Может, она встречается с пленным Мактой? Может, вместе они готовят конец эпохи carere morte?» — как хорошо, если б было так! Но опять — почему не сообщить это Винсенту?
Размышления вновь и вновь приводили его к крайне неприятному выводу: Мира затеяла нечто, что он никогда не сможет одобрить.
Может, она не научилась жить смертной, и мечтает о возвращении к carere morte?..
Может, она разочаровалась в Земле Страха, и ведёт диалог с северянами, надеется на войну?..
Может, она продолжает исследования проклятия carere morte, хочет дать лишённым смерти новую жизнь?..
В пользу последней версии говорила и загадочно исчезнувшая шкатулка Регины Вако, и обмолвка Миры, что она общается с Митто. Но — почему? Мира первой выступала за прекращение этих исследований, она сильнее других верила в старую сказку. Возможно ли такое резкое изменение мнения?
«…Или она просто стара, очень стара, Винсент. Все замечают, что она изменилась. Мира всегда была мнительной и скрытной, а в старости эти склонности усилились. Её рассудок стал так хрупок, может, в нём уже есть и трещины?» — думать так было неприятно, но невозможно было и оставить эту навязчивую мысль.
