Когда он снова был в состоянии двигаться, он продолжал ковылять с еще большей осторожностью, так что путь до двери, казалось, займет часы. Когда он добрался до нее, то с разочарованием обнаружил, что она заперта; было ясно, что спастись от бессонной и холодной ночи ему не удастся. Когда он начал в отчаянии колотить по двери, она вдруг распахнулась и перед ним открылся пустой пирс — мутный серый прямоугольник, освещенный луной. На него обрушился поток холодного воздуха, но прежде чем он успел ухватиться за ускользающую ручку и снова захлопнуть дверь, ему что-то почудилось. Озадаченный, он: прохромал вперед. Было что-то странное в мелком легком тумане, который струился в лунном свете.
Прошло изрядно времени, прежде чем Тиамак понял, что на его вытянутую руку падают не капельки дождя, а крошечные белые снежинки. Такого он никогда раньше не видел — да и никакой вранн не мог этого видеть, — но он был начитан, а также слышал описание этого явления в годы ученичества. Уже через миг он понял значение этих белых пушинок и пара, вырывавшегося из его собственных уст и таявшего в ночном воздухе.
В разгар лета в Кванитупуле шел снег.
Мириамель лежала на кровати в темноте и плакала, пока не утомилась настолько, что уже не могла больше плакать. «Облако Эдны» качалось, стоя на якоре в гавани Винитты, а ей было безмерно и невыносимо одиноко. И не столько от предательства Кадраха: несмотря на некоторую слабость, которую она к нему питала, его истинная сущность была ей известна давно. Скорее она страдала от того, что он был единственным связующим звеном с тем, чем она была на самом деле, с ее прошлым. Теперь, казалось ей, разрублена якорная цепь, и она одна среди чуждого ей моря и чужих людей.
Дезертирство Кадраха не было для нее полной неожиданностью. Так мало добрых чувств оставалось между ними, что, видимо, только стечение обстоятельств не позволило ему сбежать раньше. Она вспомнила, как тщательно он выбирал плащ, прежде чем они покинули корабль, и поняла, что он готовился к побегу — по крайней мере, с того момента, когда их позвали в город. Вообще-то он ведь старался предупредить ее, уговаривал выслушать его «в последний раз».
Предательство монаха не было удивительным, но боль от этого не утихала. Был нанесен давно ожидаемый удар.
Дезертирство и равнодушие. Ее покинули и ею пренебрегли. Такова была нить, которая тянулась через всю ее жизнь. Мать ее умерла, отец стал холодным и безразличным, дядя Джошуа просто хотел, чтобы она ему не мешала, хотя он несомненно стал бы это отрицать. На какой-то миг ей показалось, что Диниван и его господин Ликтор смогут приютить ее, но они погибли, оставив ее без друзей. Хотя она знала, что в этом нет их вины, она все же не готова была их простить.
Никто ей не поможет. Те, что добрее, — Саймон, или тролль, или дорогой герцог Изгримнур — далеко или не имеют никакой власти. А теперь и Кадрах бросил ее.
Наверное, в ней есть что-то такое, что отталкивает от нее людей, мрачно думала Мириамель: какое-то пятно, подобное тем, что появляются на белом камне каналов Меремунда, когда отхлынет прилив, а, может быть, дело вовсе не в ней, а в душах тех, кто окружает ее, тех, что не хотят быть связанными обязательствами, тех, которые не хотят помнить о своем долге в отношении молодой женщины.
А как же Аспитис, златоволосый граф? У нее не было надежды, что он окажется более обязательным, чем остальные, но во всяком случае, он к ней небезразличен. По крайней мере она ему для чего-то нужна.
Может быть, когда все кончится и отец ее переделает мир по тому плану, который подсказывает ему его извращенная фантазия, она сможет найти себе дом где-нибудь. Ей бы хватило маленького домика у моря, она с удовольствием расстанется со своим ненужным королевским саном, как со старой змеиной кожей. Но что же делать до тех пор?
Мириамель перевернулась на другой бок и уткнулась в грубое одеяло, чувствуя, как ее постель и весь корабль покачиваются в нежных, но крепких объятиях моря. Слишком этого всего много; слишком много мыслей, слишком много вопросов. Она была совершенно обессилена. Ей хотелось только, чтобы ее обняли, защитили, чтобы время скользило мимо, пока она не проснется в более приветливом мире.
Она плакала тихо, прерывисто, безутешно, постепенно погружаясь в сон.
День пролетел. Мириамель лежала в темной каюте, то впадая в дремоту, то пробуждаясь.
Где-то наверху вахтенный просигналил закат. Никакого другого звука, кроме плеска волн или притушенного крика птиц. Корабль был почти пуст: матросы сошли на берег Винитты.
Мириамель нс, удивилась, когда дверь каюты тихонько приоткрылась, и кто-то опустился на постель возле нее.
Палец Аспитиса коснулся ее лица. Мириамель отвернулась, сожалея, что не может снова стать ребенком и жить на берегу океана, не знающего килп, океана, волн которого бури касались лишь слегка, тут же исчезая при золотистом восходе солнца.
— Моя леди… — прошептал он. — О, мне ужасно жаль. С вами плохо обошлись.
Мириамель ничего не сказала, но его голос подействовал на нее успокаивающе, как бальзам для ее беспокойных мыслей. Он снова заговорил о ее красоте, о ее доброте. В своем лихорадочном состоянии она понимала всю пустоту этих слов, но его голос был так сладок, он придавал ей уверенности, он ее успокаивал, усмирял, как норовистую лошадь. Когда он скользнул к ней под простыню, она ощутила тепло его кожи, гладкой и упругой. Она протестующе забормотала, но в ее протесте не было уверенности. В какой-то мере это было добрым жестом с его стороны.
Его губы коснулись ее шеи. Руки гладили ее властно, как бы прикасаясь к чему-то прекрасному, только ему принадлежащему. Слезы снова подступили к глазам. Исполненная одиночества, она тянулась в его объятия, не мота оставаться равнодушной к его ласкам. Часть ее существа жаждала, чтобы ее не отпускали, окружили успокоительным теплом, поместили в безопасную гавань, подобную той, в которой мягко покачивалось на якоре «Облако Эдны» — вдали от бурь, носившихся по океану; другая часть хотела вырваться на свободу и броситься навстречу опасности. В самой глубине ее таилась еще одна тень — темная тень сожаления, железными цепями прикованная к ее сердцу.
Слабый свет, просачивавшийся в дверь, бросал блики на кудри Аспитиса когда он прижимался к Мириамели. А вдруг кто-нибудь войдет? На двери нет задвижки, нет задвижки. Она сопротивлялась. Неправильно истолковав ее испуг, он снова шептал ей о ее красоте.
Каждый завиток его волос был изыскан, имел свое строение, был не похож на остальные, как одно дерево отлично от другого. Голова его казалась лесом, а тело его в темноте — далекими горами. Она легонько вскрикнула, не в силах устоять перед этим неумолимым напором.
Время незаметно исчезало во мраке, а Мириамель чувствовала, как ее куда-то уносит. Аспитис снова заговорил.
Он любит ее, любит за доброту, ум и красоту.
Его снова, как и ласки, были ей непонятны, но они успокаивали ее. Ей не нужна была лесть, но перед его силой и уверенностью она не могла устоять. Он любит ее, хоть немного, он может спрятать ее, укрыв ее тьмой, как плащом. Она затаится в чаще спасительного леса, пока в мире снова не воцарится порядок.
Корабль мерно качался в колыбели волн.
Он защитит ее от тех, кто хочет ей зла. Он никогда не покинет ее.
Она отдалась ему наконец. Была боль, но были и обещания. Мириамель на большее и не надеялась. Этот урок жизни она уже усвоила.
Переполненная новыми ощущениями, которые вызывали в ней неловкость, Мириамель тихо сидела за обеденным столом напротив Аспитиса, перекладывая еду с одного края тарелки на другой. Она не могла понять, зачем граф заставил ее сидеть с ним в этой ярко освещенной комнате. Она не понимала, куда девалась ее влюбленность.
Солдат постучал в дверь и вошел.
— Мы поймали его, господин, — сказал стражник. Радость оттого, что ему удалось исправить ранее допущенную ошибку явственно слышалась в его голосе. Мириамель напряглась.
Стражник отошел, и двое его товарищей втащили Кадраха, который буквально висел между ними. Казалось, ему трудно держать голову. Избили они его, что ли? Мириамель почувствовала острое сожаление. Она надеялась, что монах просто исчезнет, так чтобы больше никогда его не видеть. Легче было ненавидеть его, когда его не было рядом.
— Он пьян, господин Аспитис, — сказал стражник. — В стельку. Мы его разыскали в «Крылатом Угре» на восточной пристани. Он уже купил себе билет на торговое судно, но как дурак надрался и проворонил его.
Кадрах поднял невидящие глаза, лицо его обмякло от отчаяния. Даже через стол Мириамель могла уловить запах вина.
— Д'лж'н был отыграться. Мог бы. — Он качнул головой. — Может, и нет. Не везет. Вода поднимается…
Аспитис поднялся и обошел вокруг стола. Он протянул руку и ухватил монаха за подбородок, зажав его сильной рукой. Он заставил Кадраха поднять лицо, пока их глаза не встретились.
