Через несколько дней их действительно настиг шторм, ночью, у скал северной Тригии. Ровиго заметил его приближение на закате или учуял его в воздухе, но здесь береговая линия была скалистой и опасной, и негде было укрыться. Они приготовились встретить шквал на почтительном расстоянии от берега, чтобы оказаться подальше от скал. Когда шквал налетел, Алаис уже спустилась в свою каюту, чтобы не мешать.
Даже такая погода не слишком ее беспокоила, как она с благодарностью обнаружила. Не было ничего приятного в том, чтобы ощущать, как скрипит и сотрясается во тьме «Морская Дева» под напором ветра и дождя, но она говорила себе, что ее отец за тридцать лет плаваний по морю попадал в гораздо более опасные переделки, и не собиралась дать себя запугать или смутить небольшому весеннему шторму с востока.
Алаис решительно снова поднялась на палубу, как только почувствовала, что волны и ветер стихают. Дождь еще шел, и она накинула на голову капюшон плаща. Стараясь держаться подальше от тех мест, где трудились мужчины, Алаис остановилась у борта и посмотрела вверх. К востоку от них быстро несущиеся по небу облака открывали клочки чистого неба, и в них ненадолго прорывался свет Видомни. Позже ветер совсем стих, дождь прекратился, а облака разошлись, и она увидела, как взошли над морем яркие, далекие звезды Эанны, как обещание, как дар. Алаис откинула капюшон и тряхнула головой, рассыпая черные волосы. Глубоко вдохнула свежий, чистый воздух и на мгновение почувствовала себя совершенно счастливой.
Подняв глаза, она увидела, что отец наблюдает за ней. И улыбнулась ему. Он не ответил ей улыбкой, но когда она подошла, то увидела, что его глаза смотрят нежно и серьезно. Он облокотился о поручни рядом с ней и смотрел на береговую линию на западе. В его волосах и на короткой бородке, которую он теперь отращивал, блестели капли воды. Невдалеке медленно проплывали мимо утесы Тригии — ряд темных, массивных силуэтов, освещенных лунным светом.
— В тебе это есть, — тихо произнес отец под плеск и вздохи волн. — В твоем сердце и в твоей крови. В тебе этого даже больше, чем во мне, от моего отца, и от его отца. — Он немного помолчал, потом медленно покачал головой. — Только, Алаис, дорогая, женщина не может провести жизнь в море. В нашем мире — не может.
Ее мечта. Чистая и яркая, как блеск белых лучей Видомни на волнах. Изложенная такими простыми словами и тут же разрушенная.
Алаис вздохнула. И произнесла давно отрепетированную речь, никогда еще не звучавшую вслух:
— У тебя нет сыновей. Я — старшая. Ты отдашь мне «Деву» и все то, ради чего ты трудился, когда больше не сможешь вести такую жизнь?
— Когда я умру? — Он произнес это мягко, но какое-то тяжелое и болезненное чувство сжало ее сердце.
Она продела руку сквозь сгиб его локтя, крепко сжала и придвинулась к нему поближе, чтобы положить голову на его плечо.
Они молчали, глядя на проплывающие мимо скалы и на игру лунного света на волнах. Корабль, как всегда, издавал звуки, но они ей нравились. В последние ночи Алаис засыпала под беспрерывные, заунывные песни «Морской Девы», как под колыбельную.
Алаис сказала, все еще не поднимая головы с его плеча:
— Можно меня научить? Я хочу сказать, научить меня помогать тебе в делах. Даже если я не буду ходить в море.
Некоторое время отец не отвечал. Прислонясь к нему, она чувствовала его ровное дыхание. Его ладони спокойно лежали на поручнях.
— Это можно, Алаис, — ответил он. — Если ты этого хочешь, это можно сделать. Женщины ведут дела по всей Ладони. Чаще всего вдовы, но не только они. — Он заколебался. — Твоя мать могла бы продолжать дело, как мне кажется, если бы захотела, если бы у нее были хорошие советчики. — Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, но она не подняла голову от его плеча.
— Только это жизнь резкая и холодная, моя дорогая. И для женщины, и для мужчины, жизнь без тепла очага в конце дня. Без любви, которая уводит из дома и приводит домой.
Услышав это, она закрыла глаза. В этом было все дело. Они никогда не давили на нее, никогда не торопили и не настаивали, хотя ей уже почти двадцать лет и ее время давно пришло. И ей много ночей снился этот странный сон, все темные зимние ночи минувшей зимы: она и туманная фигура на фоне луны, мужчина, где-то в незнакомом месте, в горах, среди цветов, под звездной аркой, и его тело опускается на ее тело, а она поднимает руки и обнимает его.
Алаис подняла голову и убрала руку. Осторожно сказала, глядя вниз на волны:
— Мне нравится Катрини. Я рада за Селвену. Она готова, она так давно уже хочет этого, я думаю, он ей подходит. Но я хочу получить больше того, что будет иметь она, отец. Я не знаю, чего именно, но я хочу большего.
Отец шевельнулся. Она увидела, как он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
— Я знаю, — услышала она его ответ. — Я это знаю, дорогая моя. Если бы я знал, что или как, и мог тебе это дать, все было бы твоим. Весь мир и звезды Эанны были бы твоими.
Тут Алаис заплакала, что случалось с ней редко. Но она любила отца и заставила его огорчиться, а он только что сказал, уже второй раз за сегодняшний день, что когда-нибудь умрет, и свет белой луны на скалах и на море после шторма был не похож ни на что из виденного ею раньше, и, наверное, она никогда больше ничего подобного не увидит.
Дорога была скрыта от глаз Катрианы, пока она поднималась вверх по склону из лощины, но по доносящимся издали звукам и по тому, как Баэрд и Сандре оба стояли неподвижно и настороженно в траве на опушке, она поняла: что-то не так. Мужчины, к этому выводу она давно уже пришла, значительно хуже женщин скрывают свои чувства в подобных ситуациях.
Ее волосы еще не высохли после купания в пруду — в ее любимом месте, которое они проезжали всякий раз по дороге из Феррата в Чертандо. Она поспешно взобралась наверх, торопясь понять, что случилось.
Оба они ничего не сказали, когда она появилась рядом с ними. Повозку поставили в тень, в стороне от дороги с севера на юг, а двух лошадей отпустили пастись. Лук и колчан Баэрда лежали в траве у деревьев, рядом, на тот случай, если они ему понадобятся. Она посмотрела на дорогу и увидела барбадиорских солдат, пеших и конных, поднимающих клубы пыли на марше.
— Опять из Третьей роты, — произнес Сандре, и в его голосе звучал холодный гнев.
— Похоже, они все идут туда, да? — мрачно пробормотал Баэрд.
Это было хорошо, очень хорошо, это было именно то, чего они хотели. Их гнев и мрачность были почти неожиданными. Казалось, это некая инстинктивная мужская реакция на близость врага. Катриане захотелось встряхнуть их обоих.
