Тонкий слой холодного тумана опустился на Лондон. Стивену казалось, что туман отражает призрачность и печаль его теперешнего существования. В последнее время чары давили сильнее, чем обычно. Он редко ощущал радость, волнение или успокоение. Чувства, которым удавалось пробиться сквозь магический барьер, скорее печалили и тревожили — Стивена терзали гнев, раздражение и досада. Непонимание и отчуждение между ним и его английскими друзьями возрастали с каждым днем. Стивен больше не мог выносить их гордость и самомнение. Даже тоскливые залы «Утраченной надежды» казались ему в такие мгновения убежищем от высокомерия и злобы англичан. Здесь Стивен не чувствовал вины за то, чем стал. Только здесь его встречали как почетного гостя.
Однажды зимним днем Стивен зашел на конюшню. К огромному удовольствию своих слуг сэр Уолтер купил пару превосходных щенков-грейхаундов. Отлынивая от своих обязанностей, мужчины стекались на конюшню, где обсуждали охотничьи стати собак. Стивен понимал, что должен прекратить безобразие, но ему было все равно. Когда лакей Роберт предложил дворецкому посмотреть на собак, Стивен и не подумал выбранить его, а покорно надел пальто и отправился на конюшню. Он смотрел, как Роберт и конюхи суетятся вокруг щенков. Стивен ощущал, что от прочих людей его отделяет толстое мутное стекло.
Внезапно все собравшиеся в конюшне почувствовали странное напряжение и один за другим выскользнули на улицу. Стивен задрожал. По опыту он знал, что произойдет дальше.
И вот появился джентльмен с волосами, словно пух от чертополоха. В тесном темном помещении его шевелюра сияла, синие глаза горели, а зеленый сюртук казался невыносимо ярким. Джентльмен искрился весельем, он и мысли не допускал, что Стивен не рад встрече. Джентльмен, совсем как слуги до него, восхищался собаками и призывал Стивена разделить с ним радость. Он разговаривал с собаками на их языке, а они прыгали и радостно лаяли, словно встретили любимого хозяина.
— Помню один случай году в 1413, когда я навещал короля Южной Англии. Король, великодушный и отважный человек, представил меня своему двору. Он отозвался обо мне весьма лестно, упомянув о моих обширных королевствах и рыцарских достоинствах. Однако один из его придворных совсем не слушал эту поучительную и хвалебную речь. Вместе со своими спутниками Он стоял в стороне — они продолжали смеяться и злословить. Ты, конечно же, понимаешь, что я был оскорблен подобным обращением и решил научить наглеца хорошим манерам. На следующий день он охотился на зайцев у опушки Хэтфилдского леса. Мне в голову пришла счастливая мысль обратить людей в зайцев, а зайцев — в людей. Сначала гончие разорвали своих хозяев в клочья, а затем зайцы — в обличий людей — жестоко отомстили собакам, ранее преследовавшим их. — Джентльмен замолчал, ожидая, что Стивен выскажет похвалу его находчивости, но не успел дворецкий вымолвить и слова, как джентльмен воскликнул: — Ах! Неужели ты не чувствуешь?
— Чувствую что, сэр? — спросил Стивен.
— Как дрожат двери!
Стивен посмотрел на двери конюшни.
— Да не эти! — вскричал джентльмен. — Я говорю о дверях, что ведут из Англии в неведомое! Кто-то пытается открыть их. Кто-то говорит с Небом, и этот кто-то — не я! Кто-то слушает Камни и Реки, и это не я! Кто он? Вперед!
Джентльмен сжал руку Стивена, и дворецкому показалось, что они взмыли в воздух, и в следующее мгновение уже глядели на мир с вершины горы или высоченной башни. Конюшни исчезли из виду, и перед глазами Стивена замелькали все новые пейзажи. Лес мачт в порту — казалось, они скользят по их верхушкам. Внезапно внизу показалось серое зимнее море и корабль, борющийся с ветром. Вот перед ними возник город со шпилями и прекрасными мостами. Удивительно, но Стивен совершенно не ощущал движения. Казалось, что кружится все вокруг, в то время как они остаются неподвижными. Мелькнули заснеженные горы — еле видные с высоты люди добывали руду, затем — гладкое, словно стеклянное озеро, окруженное темными холмами, и равнина с крошечными городами и речушками, беспорядочно разбросанными, словно детские игрушки.
Впереди что-то показалось — какая-то черная линия, перерезавшая небо напополам. Вблизи Стивен увидел, что Башня Тьмы начинается на земле, а вершина ее теряется из виду.
Стивен и джентльмен остановились над Венецией (Стивен предпочитал не задумываться над тем, куда они направятся потом). Солнце уже садилось, поэтому на дома и улицы опускалась тьма, но небо и море переливались и сияли розовым, молочно-голубым, темно-желтым и жемчужным. Город парил в сияющей пустоте.
Внизу Башня Тьмы выглядела гладкой, словно обсидиан, однако над крышами домов темные спирали вздымались вверх и, казалось, рассеивались в воздухе. Стивен никак не мог понять, из чего состоит Черная Колонна.
— Сэр, это дым? Город горит?
Джентльмен не ответил, но когда они приблизились, Стивен все понял. Множество черных воронов устремлялись прочь, от Башни. Тысячи и тысячи черных птиц. Вороны покидали Венецию, они летели в том направлении, откуда появились Стивен и джентльмен.
Одна стая летела прямо на них. Воздух наполнился шумом тысяч крыльев и низким Монотонным гулом. Тучи пыли забивали глаза, уши и рот. Стивен нагнулся и зажал нос и рот ладонью.
Когда стая миновала, Стивен изумленно воскликнул:
— Что это было, сэр?
— Создания волшебника, — отвечал джентльмен. — Он гонит их в Англию — они несут его послания Небу, Земле, Рекам и Холмам. Он созывает старых союзников Короля! Он собирает всех английских чародеев. А как же я? — Джентльмен издал приглушенный стон, исполненный гнева и отчаяния. — Я наказал его так, как не наказывал еще ни одного из моих врагов! И все же он сопротивляется! Почему он не покорился своей судьбе? Почему не отчаялся?
— Я слышал, что мужества ему не занимать, — заметил Стивен. — В войне на Пиренейском полуострове он показал себя героем.
— Мужества? О чем ты говоришь? Разве это мужество? Это злоба, просто злоба! Ах, Стивен, как же мы были беспечны! Позволили английским волшебникам перехитрить нас! Мы должны сражаться! Отныне мы удвоим наши усилия! Ты должен стать королем!
60
Гроза и ложь
Февраль 1817
Тетушка Грейстил сняла в Падуе дом с видом на фруктовый рынок. Дом казался удобным и стоил всего восемьдесят цехинов на три месяца (что составляло около тридцати восьми гиней). Поначалу тетушка обрадовалась приобретению. Однако, как обычно бывает, сделка, заключенная второпях, оказалась не такой уж удачной. Тетушка Грейстил и Флора не прожили в новом доме и недели, как тетушка начала сомневаться в удачности своего приобретения. Готические окна старинного дома пропускали совсем мало света, к тому же некоторые из них затенялись каменными балконами. Все это не имело бы никакого значения, если бы не душевное состояние Флоры. По мнению тетушки Грейстил, именно сейчас Флора нуждалась в поддержке, а мрачность и темнота, какими бы живописными ни были, никак не способствовали ее выздоровлению. Во дворе стояли каменные статуи женщин, увитые плющом. Всякий раз, когда глаза тетушки падали на них, она вспоминала о несчастной жене Джонатана Стренджа, которая умерла такой загадочной смертью в столь юном возрасте, и смерть эта, в конце концов, свела с ума ее мужа. Тетушка надеялась, что подобные мрачные мысли не приходят в голову Флоре.
Однако сделка была заключена, дом снят, и теперь тетушка Грейстил пыталась придать ему жилой вид. Заботясь о душевном состоянии Флоры, тетушка позабыла о своей скупости и не пожалела денег на лампы. В доме был один особенно темный лестничный проход — ступеньки сворачивали в сторону под таким неожиданным углом, что любой мог запросто свернуть себе шею — поэтому тетушка распорядилась, чтобы масляную лампу поставили на полке прямо над ступеньками. Лампа горела день и ночь, к постоянному неудовольствию Бонифации, старой служанки — особы еще более экономной, чем тетушка Грейстил. Служанка досталась новым хозяевам в придачу к дому.
Старушка оказалась превосходной служанкой, склонной, однако, покритиковать как самих хозяев, так и некоторые их поручения. Бонифации помогал медлительный и вечно недовольный юноша по имени Миничелло, встречавший всякое приказание недовольным бормотанием на местном диалекте. Бонифация постоянно отчитывала Миничелло, и тетушка Грейстил заподозрила, что юноша состоит с ней в родстве, однако никаких доказательств тому пока не обнаружила.
Так, в хлопотах по дому (каждый день тетушка Грейстил делала в нем новые — приятные и не очень — открытия) и ежедневных сражениях с Бонифацией проходили дни тетушки Грейстил. Однако главной своей обязанностью тетушка считала заботу о душевном состоянии Флоры. Девушка стала тихой и печальной. Она вежливо отвечала на расспросы, но сама никогда не начинала разговоров. В Венеции Флора была главной зачинщицей развлечений, сейчас просто безропотно соглашалась с затеями тетушки. Она явно предпочитала одиночество. В одиночестве гуляла, читала, сидела в гостиной, освещенная тонким лучиком света, проникавшим в комнату около часу дня. Флора стала менее открытой и доверчивой, словно кто-то — пусть и не Джонатан Стрендж — обманул ее ожидания, и теперь девушка замкнулась в себе.
