Стряпчий покосился в небо. — Эээ…
— Двенадцать тысяч восемьсот девятнадцать, — сказал Дружелюбный.
Коска уставился на него. — Говорят, что хороший сержант стоит трёх генералов, но ты стоишь трёх дюжин, друг мой! Однако, тринадцать тысяч? Мы просидим здесь до завтрашней ночи!
— Вполне вероятно, — проворчал писарь, перелистнув страницу. — Рота Говномеса полка Эндике следующая. Полка Эндике… в смысле раньше… как-то так.
— Пофиг. — Коска отвинтил колпачок фляжки, что Морвеер швырнул в него в Сипани, поднёс её к губам, взболтал и обнаружил, что она пуста. Он насупился на потрёпанный металлический сосуд, вспоминая с некоторой неприязнью насмешливые суждения отравителя, о том, что человека не изменить ничем. На самом деле с достаточной неприязнью, чтобы его потребность глотнуть резко возросла. — Короткий перерыв, пока я добываю пополнение. Постройте роту Говномеса. — Он встал, корча гримасу пока его ноющие колени с хрустом возвращались к жизни, затем прорезался улыбкой. Крупный мужчина целеустремлённо подходил к нему сквозь грязь, дым, холсты и неразбериху лагеря.
— Ба, мастер Трясучка, с холодного и кровавого Севера! — Северянин явно бросил наряжаться и носил кожаную солдатскую безрукавку и рубаху грубой пряжи с закатанными до локтей рукавами. Его волосы, в точности как у мусселийского щёголя когда Коска впервые бросил на него взгляд, отросли во взъерошенную путаницу, массивная челюсть распушилась порослью — среднее между щетиной и бородой. Ничто из этого не прятало покрывавшее одну сторону лица сплетение шрамов. Чтобы их скрыть потребуется большее, чем волосы. — Мой старый соратник по приключениям! — Или по убийствам, как на самом деле и было. — Вижу блеск в твоих глазах. — Буквально, ведь светлый металл в глазнице отразил луч полуденного солнца и сверкал почти до боли ярко. — Хорошо выглядишь, друг мой, просто превосходно! — Хотя на самом деле тот выглядел искалеченным дикарём.
— Радость на лице — и на сердце радость. — Северянин явил кривобокую улыбку — палёная плоть сдвинулась лишь мельчайшим краешком.
— Именно так. Улыбнись на завтрак, и будешь дристать счастьем до самого полдника. Ты был одним из воинов в битве?
— Да вот и был.
— Так я и думал. Ты ни разу не производил впечатления человека, которому боязно засучить рукава. Кровищи-то было! Да?
— Да вот и было.
— Однако ведь некоторые на крови цветут и пахнут, правда? Осмелюсь сказать, ты кое-кого из их породы знаешь.
— Да вот и знаю.
— И где-же твой наниматель, моя злосчастная ученица, преемница и предшественница, генерал Муркатто?
— Сзади тебя, — послышался резкий голос.
Он крутанулся вокруг своей оси. — Божьи зубы, женщина, а ты не утратила уменья заставать людей врасплох! — Он притворился потрясённым, чтобы сгладить наплыв волнительных чувств всегда сопровождавших её появление и угрожавших сорвать ему голос. Вдоль щеки у неё шла длинная царапина, на лице несколько кровоподтёков, но в остальном она выглядела неплохо. Очень даже неплохо. — Разумеется радость зреть тебя живой не знает границ. — Он взмахнул шляпой, чьи перья смущённо поникли, и упал перед ней на колени прямо в грязь. — Скажи, что прощаешь мою игру? Тепрь видишь, как я думаю всё время лишь о тебе. Моя нежность к тебе неистощима.
Она фыркнула в ответ. — Нежность, ага? — Больше чем она доселе могла догадываться, или чем он давал ей понять. — Значит то было представление для моего же блага? Я сейчас грохнусь в обморок от избытка признательности.
— Одна из черт, за которые тебя нельзя не любить — готовность в любое время грохнуться в обморок. — Он вздёрнул себя обратно на ноги. — А всё, полагаю, из-за твоего ранимого женского сердца. Пошли со мной, я тебе кое-что покажу. — Он повёл её оттуда сквозь деревья в сторону небольшой хатки, побеленные стены лучились под полуденным солнцем, Дружелюбный и Трясучка тянулись следом, как плохие воспоминания. — Должен признать, что наряду с оказанием любезности тебе и мучительным соблазном в конце концов дать Орсо хороший поджопник, требовали решения и несколько пустяковых шкурных вопросов.
— Иных не изменить ничем.
— Никогда, да и с какой стати? Предложение включило в себя изрядное количество гуркского золота. Впрочем ты знаешь, ты же первой его предлагала. Вот, а Рогонт был так добр, пообещав мне, при случае, теперь уже весьма вероятном, его коронации королём Стирии — великое герцогство Виссеринское.
Он с чувством глубокого удовлетворения наблюдал её вздох замешательства.
— Ты? Великий герцог Виссеринский? Пиздец!
— Я скорее всего не буду употреблять слово "пиздец" при подписи моих указов, но в остальном верно. Великий герцог Никомо звучит просто здорово, а? Да и вообще, Сальер помер.
— Уж я-то в курсе.
— У него нет наследника, даже отдалённого. Город разграблен, выжжен дотла, провинция в упадке, большинство населения сбежало, убито или ещё как-то злоупотребило ситуацией. Виссерину нужен сильный и самоотверженный вождь, чтобы вернуть былую славу.
— Но вместо него у них будешь ты.
Он позволил себе похихикать. — А кто лучше-то? Иль я не уроженец Виссерина?
— Как и множество других. Что-то не видать, чтобы они хапали себе герцогский титул.
— Вот и хорошо, ведь он один и он мой.
— Да зачем тебе вообще это надо? Обязанности? Ответственность? Мне казалось, тебя со всего такого воротит?
— Мне самому всегда так казалось, но моя путеводная звезда завела меня в сточную канаву. Я прожил неплодотворную жизнь, Монцкарро.
— Не говори.
— Я растратил свой дар за просто так. Самооплакивание и самобичевание дурной тропинкой самонебрежения и самоущемления подвели меня на самый край саморазрушения. В чём же основная проблема?
— В тебе самом?
— Вот именно. Тщеславие, Монза. Зацикленность на себе. Признак незрелости. Мне нужно, ради самого себя и моих верных последователей, повзрослеть. Направить свой талант во вне. Это как раз то, с чем ты пыталась до меня достучаться — приходит время, когда человек должен чего-то держаться. Что же может быть лучше, чем искренне посвятить себя служению моему родному городу?
— Ты искренне посвящаешь себя служению. Увы бедному Виссеринскому граду.
— Им будет лучше, чем было с этим падким на плохо лежащее искусство обжорой.
— Теперь у них будет падкий на плохо лежащее всё на свете пьяница.
— Ты меня недооцениваешь, Монцкарро. Человек способен измениться.
— Мне казалось, ты только что сказал никогда?
— Передумал. И почему бы нет? Одним днём я убил двух зверей — состояние и одно из богатейших герцогств в Стирии впридачу.
