Граа! Сейчас или никогда!
Полубегом, полуползком, он вскарабкался по покрытым соломой доскам, за тонкую каменную стенку, отделявшую лестницу от основного помещения. Он остановился, задыхаясь, на первой ступеньке, и подождал, пока его бешено бьющееся в панике сердце не стихнет. Молча он пообещал себе, что более никогда в жизни не станет делать что-либо подобное.
Он выглянул из-за стены как раз вовремя, чтобы увидеть, как человечишка исчезает в подвале. Один короткий миг, когда он вспомнил о Крассике, он подумал, что не будет горевать об идиоте, но тут же внезапное чувство одиночества проползло в его кишки. Он был один, в ловушке в логове людишек!
Сискритт сделал глубокий вдох и, несмотря на то, что воздух был насыщен страхом людишек, успокоился. С Крассиком или без Крассика, он всегда был один. Один Сискритт среди ста тысяч ничтожных скавенов. Он проигнорировал шум и крики от взволнованных человечков и вернулся к своей непосредственной задаче. Талисман был уже так близко, что он практически мог почувствовать его вес на своей шее.
Лестница была короткой. Он насчитал десять простых деревянных ступеней, ведущих вверх на второй этаж здания, но они были расположены достаточно широко: более подходяще для широкой поступи людишек, чем для коротких лап Сискрита. Он аккуратно перепрыгивал с одной ступени на другую, предпринимая все возможные усилия для того, чтобы производить как можно меньше шума при приземлении, хотя и сомневался, что скрип ступеней сможет заглушить чириканье тысяч бойцов клана, возбуждённых предвкушением предстоящего лёгкого убийства.
Верхний этаж был лучше, чем нижний. Широкая ковровая дорожка покрывала полы коридора перед Сискриттом, хотя её цвет и рисунок были уже практически неразличимы после многих лет использования. С левой стороны через одинаковое расстояние располагались три низких, утопленных в стенах двери, ведущие в номера, на каждой двери было вырезано изображение какого-либо причудливого зверя. Он не мог разглядеть рисунки на двух дальних, но на первой двери было вырезано изображение трёхглавой химеры, и достаточно реалистично для того, чтобы вызвать у него испуганный писк, когда Сискритт завернул за угол и столкнулся нос к носу с уставившимся на него изображением.
В стене справа были врезаны несколько широких и изощрённо украшенных свинцом окон, и из них открывался вид, который бы согрел душу любого скавена.
Город горел.
Половина горизонта светилась огнём, многочисленные точки зелёноватого пламени разгорались в разных частях города. Сердце Сискритта наполнилось гордостью от демонстрации величия его расы. Пусть глупые людишки сидят за своими каменными стенами и бойницами. Они были бесполезны против скавенской хитрости. Он наблюдал, как ещё один взрыв сорвал крышу с соседнего здания, стены лопнули, словно перезрелый плод, став топливом для рождённых варп-камнем пожаров.
Пламя окрасило коридор жутким зелёным светом, прошедшим сквозь окна, создавая ощущение, будто Сискритт плыл в расплавленном варп-камне, словно его засунули под стекло на потеху какому-нибудь полусумасшедшему колдуну из клана Скрайр.
Его вырвали из задумчивости звуки, раздавшиеся впереди по коридору, и он мгновенно нырнул за дверь с химерой, когда мимо с грохотом пробежала пара вооружённых мужчин, направляясь к лестнице. Из дальней двери вослед им раздался вопль на тилейском языке, который Сискритт знал достаточно хорошо.
— Я плачу вам, вы, неблагодарные собаки! И то, что происходит в городе — не отменяет этого!
В течение нескольких мгновений, Сискритт слышал, как человечишка переминается на пороге, словно ожидая, что его приспешники вернутся.
— Ну и хорошо! Сдохните, как и все остальные!
Дверь с шумом захлопнулась, и Сискритт ухмыльнулся, став бенефициаром столь невероятной удачи. Слушая, как бывшие телохранители его жертвы присоединили свои усилия к людишкам внизу, Сискритт одними губами пробормотал благодарность щедрости Рогатой.
Он окинул быстрым взглядом пустую, неприбранную комнату за дверью с химерой. Жуткий варп-свет отбрасывал длинные тени, которые танцевали по стенам и потолку. Даже в этом состоянии комната отдавала человеческой роскошью, которую он не мог себе даже вообразить… Но в один прекрасный день, уже совсем скоро, он будет иметь всё это, и многое другое. Он плотно зажмурил глаза от удовольствий, что ожидали его в ближайшее время. Его лапа опустилась на грудь, на то место, где вскоре будет висеть талисман. Да-да, он будет иметь всё это и многое другое.
Он прополз обратно в коридор, уверяя себя в том, что в ближайшее время охранники тилейца будут слишком заняты, чтобы вернуться. Удовлетворённый, Сискритт прошмыгнул мимо второй двери (Мантикора, подумал он) и, обогнув длинный стол, — к третьей.
Вдруг низкий вибрирующий звук отдался в его лапах. Он в ужасе смотрел из окна, как высотное здание на улице неподалёку начало оседать, видимо, провалившись в один из плохо укреплённых скавенских туннелей, и похоронив под собой сотни паникующих клановых крыс, что роились в нём. Сломанная черепица отвалилась от его крыши и засыпала грубо оштукатуренные стены таверны. Когда, наконец, Сискритт осознал происходящее, то мгновенно закатился под стол, в то время как черепица из высокой мансарды здания пробила окна, заполнив коридор стеклом и длинным свинцовыми элементами декора окон, которые прогремели по его жалкому укрытию. Свернувшись в клубок и спрятав нос в шерсть, он ждал до тех пор, пока скрип закончившегося осыпаться щебня и вопли заживо похороненных скавенов не сказали ему, что всё закончилось.
Осторожно, он открыл уши и высунул кончик носа из своего укрытия. Звуки резни теперь ясно доносились до него, не заглушаемые оконными стёклами, ветер принёс вопли и тяжёлую вонь из смеси дыма и горелой плоти. Он принюхался, но все запахи заглушил запах его собственной крови вытекающей из мягкой ткани его носа, куда вонзился осколок стекла. С тревожным взвизгом он укрыл свою окровавленную морду рваным рукавом своей туники.
Последние клочки мужества покинули его тело, когда скавен увидел кровь на своём драгоценном носу, и он отпрыгнул от стола, слепой ко всему, ведомый единственным инстинктом — бежать. Он врезался головой в стену, свалившись вверх тормашками до того, как смог распрямиться, став нечётким пятном из крови и меха. Обезумев от паники, он дрожал в тени стены, судорожно глотая воздух, словно заживо погребённый, делающий последние вздохи. Медленно, его самообладание вернулось, и он осторожно отнял рукав от своей морды. Он сперва осторожным касанием, словно очищая, дотронулся до — условно говоря — бока своего носа и чуть не потерял сознание от облегчения, когда, бросив после этого осторожный взгляд, не обнаружил на нём кровь.
