Да уж, если это действительно писал Мавр… Его можно понять. Значит Хел, это бог смерти которому он служил? И что еще за камень?
Я обернулся к девочке которая тихо стояла у входа в комнату.
— Эви, это твоё имя?
Услышав имя, в ее глазах промелькнуло понимание, и она тихо кивнула.
— Не знаю как ты выжила, но тебе крупно повезло. Знаешь, я видел твоих друзей и… хорошо что ты меня не понимаешь. — я закрыл лицо рукой, взгляды убитых мною детей всё еще всплывали в памяти.
— Ладно, я должен собраться с силами и взять себя в руки, сейчас есть вещи важнее — я посмотрел на свою руку, она была совсем плоха, ее размер увеличился почти в два раза, значит там еще и инфекция, а не только проклятье. И как меня это минуло в прошлый раз?
Дрожащей рукой открыв верхний ящик письменного стола, я обнаружил в нём помимо множества письменных принадлежностей небольшую шкатулку. Сама шкатулка была не заперта, и кажется вообще не имела замков. Поставив ее на стол, я прикоснулся к крышке, после чего по моей спине пробежал холодок.
Там внутри… Я не был уверен, что хочу узнать о содержимом больше, но выбора у меня не было, и пришлось открыть. На бархатной красной подушечке передо мной лежал кусочек серого камня, по структуре напоминающий графит, и имеющий гравировку очень сложной пентаграммы которую я прочесть никак не мог. Значит это лишь одно: камень предварительно очень сильно зачаровали; пентаграммы пишут на древнем языке именно для этого, смысл символов начертанных на том или ином предмете порой позволяет делать с ним невозможное, что в нашем мире противоречило бы всем законам логики и тем более физики.
Я застыл в нерешительности. Зная от кого мне достался этот «подарок»… Я еще раз посмотрел на Эви, она кажется о чем то беспокоилась. Подойдя ближе я погладил ее по голове, и она даже не дрогнула от этого моего жеста заботы.
— Эй, что случилось? Скоро мы отсюда уйдем, подожди немного. — хоть она и не понимала моей речи, но я старался говорить максимально успокаивающим голосом. Всё же, мне нужна сила; сейчас вся эта минутная слабость не имела смысла. Подойдя к шкатулке, я взял камень в руку.
— Хочешь? — Прозвучал знакомый голос в голове. Не знаю, где я раньше слышал его, но сейчас это не было так важно.
— Хочу.
— Чтобы что то взять, тебе придется чем то пожертвовать. Сам ведь знаешь.
— Просто дай мне это.
— Тогда давай посмотрим, сможешь ли ты.
Ужасная боль пронзила всё моё тело, от чего глаза закатились и я упав на пол, начал беспорядочно биться в приступах агонии. Что то словно тянуло за каждую частичку моего тела, перебирая каждый нерв, отрывая от моей сущности куски; кожа сходила с тела, а мышцы расслаивались оголяя кости, и каждое малейшее изменение в теле отдавалось болью, которую я уже перестал различать и разделять отдельно. Я чувствовал просто БОЛЬ в самом истинном ее значении. Пена изо рта не давала мне дышать, а взгляд застилала пелена; последнее что я увидел, это подбегающую ко мне Эви, а потом мой взгляд погас.
— Где я? — мой голос разнесся по темной, холодной пустоте, и словно в ответ, передо мной появилась освещенная дорога из кусков камня левитирующих в пространстве.
Поднимаясь по этой импровизированной лестнице, вокруг меня появлялось всё больше объектов. Это были куски моей памяти, из этой жизни. Тут были и воспоминания Нито, и Люций, и месяцы наших тренировок с походами под гору. Дни беззаботного счастья Нито и его совершенствования, которые также пошли на пользу и мне. Честно говоря, я планировал найти Люция вернувшись обратно, и закончить тот контракт, что не смог закончить Нито. Впрочем, на эту жизнь у меня было еще множество планов, если только она уже не закончилась.
Наконец, передо мной в пустоте образовалась небольшая готическая часовня. Всё что находилось позади меня, словно отошло на второй план и исчезло в темноте. Теперь я стоял у деревянной двери, на которой красовался католический крест. Я прекрасно знал это место, ведь в нём я жил почти всю свою прошлую жизнь. Именно в нем все сироты нашего прихода проводили большинство времени; наше пребывание в соборе не было законным, и потому нам приходилось прятаться подобным образом, когда приходили высшие чины. Открыв скрипучую дверь я вошел в часовню. Всё в этом месте отождествлялось со мной, и двигаясь к иконостасу вдоль ровных рядов скамей, я лишь больше убеждался в этом; на стенах находились обрывки моей памяти о днях в старшей школе; тут был и день когда мне как сироте выдали квартиру, и настоятель храма благословил меня на счастливую жизнь; день когда я наконец начал жить один, как купил себе первый компьютер, как чудом попал на дополнительное обучение в университете, находясь при этом в старшей школе, и как сторонился людей закапываясь в книги. Наверное, с точки зрения интеллекта меня можно было назвать незаурядным человеком, но во всём остальном я проигрывал многим. Бесконечные бессонные ночи в слезах, навязчивое желание отступить, бросить новое хобби после первой же ошибки; страх людей, страх даже просто выйти в магазин, желание найти девушку но в тоже время ужас ответственности. Страх, страх, страх и страх, этот я мне отвратителен.
— Ты действительно так считаешь?
В конце часовни в полный рост стоял прошлый я, забитый, светловолосый мальчик, с красивыми голубыми глазами, изо всех сил изображающий непринужденное спокойствие.
— Да, ты просто ужасен.
Алан посмотрел на меня с обидой, едва на заплакав.
— Только ты тут ужасен. Посмотри, во что ты превратился всего за неделю: хладнокровный убийца, кровожадное животное! Откуда в тебе столько пустой уверенности? Получил немного силы, и сразу возомнил себя всемогущим? Такая самоуверенность всегда ведет лишь в пучину бездны, ты даже не дал себе времени чтобы остановиться и подумать. Но ты уже не сможешь понять меня, ведь так? Ты больше не часть меня! — он отвернулся, уставившись в иконостас.
Я ответил ему, и мой голос звучало удивительно спокойно и холодно.
— Нет дружище, это ты — больше не часть меня. Кровожадное животное? Я по крайней мере не бегу от проблем. Ты думаешь, что я тебя не понимаю? Так ты думаешь о каждом, кто не разделяет твоих жалких затворнических взглядов. Я слишком хорошо себя знаю, потому что слишком много раз винил себя за эту слабость. Ощущение поражения всегда хорошо отпечатывается в памяти, когда вся вина лежит только на тебе.
— Я… я пытался стать лучше..
— Ты пытался не достаточно. Ты лишь успокаивал себя, создавая видимость бурной деятельности, и ведь это ты и сам прекрасно понимаешь, не так ли?
— Это несправедливо… Почему у них есть всё, а у меня ничего?
— Ты задаешь слишком сложные вопросы. Порой жизнь проще, и нужно просто начать что то делать, ради себя, забыв об осторожности идти к своей цели думая о процессе и не забывая о результате; этим я теперь занимаюсь вместо тебя.
Алан повернулся и посмотрел мне в глаза, его взгляд изменился.
— Ладно, на самом деле я просто проверял тебя. Ты действительно лучшая версия меня, хоть и далеко не идеальная. Я сдаюсь. — Алан добродушно улыбнулся мне; раньше он делал так только для настоятельницы.
— Тогда… я не успел договорить фразу, как Алан загорелся белым пламенем; и хотя сначала оно не наносило ему вреда, постепенно, снизу вверх, цвет пламени темнел, превращаясь в цвет черной словно мои волосы смолы, и поглощая его тело вместо со всем что находилось вокруг.
— Эй, Алан, позаботься там обо всех за меня, ладно? Я хочу чтобы ты оправдал свою фамилию, и наши с тобой амбиции, которые я так и не смог воплотить. Ну как, сделаешь? — еще шире улыбнувшись мне, он превратился в ничто.
— Конечно же сделаю, я ведь уже обещал это тебе совсем недавно… Помнишь?
И вновь меня перенесло в пустоту. Теперь пустота была не только вокруг меня, но и внутри. Похоже, я потерял важную часть себя, но я не забыл о ней, и когда я забуду. Вместо нее там будет что то, что я теперь создам самостоятельно.
Стоя в пустом пространстве, я ждал. Наконец, из тьмы, моему взору предстал маленький белый огонек, постепенно перерастающий в огромное белое пламя.
