— Кардинально изменится внешность, — пояснила Шай. — Это полезно.
Она опустила, что еще будет знать улицы как свои пять пальцев и сможет выжить на городском дне. Она и так неплохо взламывала замки, но с этой печатью никто с ней не сравнится.
С этой печатью, пожалуй, удастся протиснуться через крошечное окно и спуститься с пятого этажа на свободу — она переписывала прошлое так, будто Шай обладала многолетним опытом акробатики.
— Мог и сам догадаться. — Гаотона взял последнюю пластину. — Остается только эта, самая непонятная из всех.
Шай не проронила ни слова.
— Готовка, работа на ферме, шитье. Полагаю, еще одна личина. Чтобы притвориться человеком попроще?
— Да.
Кивнув, Гаотона отложил пластину.
«Искренность. Он должен видеть, что я искренна. Ее не подделать».
— Нет, — вздохнула Шай.
Гаотона поднял на нее взгляд.
— Это… мой выход из профессии. Пользоваться я ей не собираюсь. Но если захочу, вот она печать.
— Выход из профессии?
— Если я когда-нибудь воспользуюсь этой печатью, она перепишет весь мой опыт поддельщицы. Вообще все. Я забуду, как делать простейшие печати. Забуду, что вообще училась подделыванию. Превращусь в обычного человека.
— А ты этого хочешь?
— Нет.
Пауза.
— Да. Может быть. Отчасти.
Искренность. С каким же трудом она дается. Но иногда это единственно возможный вариант.
Иногда Шай мечтала о простой жизни. Такие же нездоровые мысли возникают у человека на краю обрыва: может, взять и прыгнуть? Извечное искушение, пусть и нелепое.
Обычная жизнь. Не скрываться, не лгать. Шай любила то, чем занималась. Любила азарт, чувство успеха, ощущение чуда. Но иногда… сидя в камере или спасаясь бегством… иногда она мечтала о другом.
— Твои дядя и тетя? — спросил Гаотона. — Дядя Вон, тетя Сол, они тоже упомянуты. Я прочел об этом вот здесь.
— Они вымышленные, — прошептала Шай.
— Но ты все время вспоминаешь их наставления.
Она зажмурилась.
— Подозреваю, — продолжал Гаотона, — что жизнь, полная лжи, заставляет реальность смешиваться с вымыслом. Но если ты поставишь эту печать, то, безусловно, не забудешь все целиком. Как ты скроешь подлог от самой себя?
— О, это будет величайшая подделка. Она должна одурачить даже меня. В печать вписана уверенность в том, что я умру, если не буду ставить ее каждое утро. В ней есть история о болезни, о посещении… перепечатника, как вы их называете. Целитель, который работает с духопечатями, прописал фальшивой мне средство, которое нужно применять ежедневно. Тетушка Сол и дядюшка Вон будут присылать письма, помогая мне дурачить саму себя. Я их уже написала, сотни писем. Прежде чем воспользоваться знаком сущности, я хорошо заплачу службе доставки, чтобы они периодически присылали мне письмо.
— А если тебе захочется навестить родственников? — поинтересовался Гаотона. — Скажем, разузнать побольше о своем детстве.
— На пластине все есть. Я буду бояться путешествовать. Это правда, в подростковом возрасте я действительно опасалась покидать свою деревню. С этой печатью я буду держаться подальше от городов. Мне будет казаться, что ездить к родственникам слишком опасно. Но все это не важно, я никогда ею не воспользуюсь.
Эта печать покончит с ней. Шай забудет последние двадцать лет, вплоть до момента, когда ей было восемь и она впервые заинтересовалась тем, как стать поддельщицей.
Она превратится в совершенно другого человека. Остальные знаки сущности лишь переписывали часть ее прошлого, но не заставляли забыть, кто она на самом деле. С последней печатью все иначе. Она будет окончательной. Это ужасало.
— Ты проделала огромную работу ради того, чем никогда не воспользуешься, — заметил Гаотона.
— Иногда такова жизнь.
Гаотона покачал головой.
— Меня наняли, чтобы уничтожить картину, — выпалила Шай.
Она сама не до конца понимала, почему это сказала. С Гаотоной нужно быть искренней, иначе ее план не сработает, но о картине можно было и не упоминать. Так?
Гаотона поднял взгляд.
— Шу-Ксен нанял меня уничтожить картину Фравы. Вот почему я сожгла шедевр, вместо того чтобы вынести его из галереи.
— Шу-Ксен? Но… он же автор картины! Зачем ему нанимать тебя, чтобы уничтожить свою работу?
— Потому что он ненавидит империю. Он написал эту картину для любимой женщины. Ее дети преподнесли картину в дар империи. Шу-Ксен уже стар, слеп и почти не может двигаться. Он не хотел уходить в могилу, зная, что одна из его работ служит во славу Империи Роз. Он умолял меня ее сжечь.
Гаотона остолбенел. Он смотрел на Шай так, будто пытался заглянуть к ней в душу. Мог бы этого и не делать, все равно их беседа почти вывернула ее душу наизнанку.
— Мастеров такого уровня подделать сложно, особенно не имея под рукой оригинала. Если вдуматься, вы поймете, что мне было не обойтись без его помощи. Он объяснил мне свои приемы и технику, рассказал, как ее рисовал. Обучил меня работе с кистью.
— Почему ты просто не вернула ему оригинал? — спросил Гаотона.
— Он умирает, — ответила Шай. — Для него нет смысла хранить картину у себя. Он написал ее для любимой. Ее больше нет, и он решил, что не должно быть и картины.
— Бесценное сокровище утрачено из-за глупой гордости.
— Это была его работа!
— Уже нет. Она принадлежала всем, кто ее видел. Зря ты согласилась. Уничтожение такого шедевра нельзя оправдать. — Гаотона помедлил. — И все же я могу понять. Ты поступила по-своему благородно. Твоей целью был Лунный скипетр. Было опасно подставляться ради уничтожения картины.
— В юности Шу-Ксен обучал меня живописи. Я не могла отказать ему в просьбе.
Гаотона не согласился, но, похоже, понял. Ночи, какой же уязвимой она себя чувствовала.
«Это важно, — сказала себе Шай. — И, может быть…»
Но Гаотона так и не вернул ей пластины. Шай этого и не ожидала, пока их соглашение не исполнено. А до его исполнения она наверняка не доживет, если только не сбежит.
Они испытывали последнюю партию новых печатей. Как Шай и предполагала, каждая продержалась по крайней мере минуту. В целом она уже представляла, какой должна быть финальная печать. После шестой печати Гаотона приготовился к следующей.
— Всё, — сказала Шай.
— Всё на сегодня?
— Вообще всё. — Шай убрала последнюю печать.
— Ты закончила? — Гаотона выпрямился на стуле. — Почти на месяц раньше! Это…
— Я не закончила. Впереди самое трудное. Нужно вырезать несколько сотен печатей в миниатюре, объединить их и создать ключевую печать. Пока что я будто смешивала краски и определялась с манерой исполнения. Теперь нужно все сложить воедино. Последний раз у меня ушло на это почти пять месяцев.
— А у тебя всего двадцать четыре дня.
— А у меня всего двадцать четыре дня.
Шай ощутила укол вины. Ей придется сбежать. Скоро. Нельзя ждать окончания работы.
— Тогда не буду мешать.
Гаотона поднялся, опуская рукав.
День восемьдесят пятый
«Да», — подумала Шай, роясь в стопках бумаг, разложенных по всей кровати. На столе не хватало места, поэтому она поплотнее заправила постель и разложила на кровати все свои записи.
«Да, его первой любовью была героиня из сказки». Вот почему… рыжие волосы Куршины… но это уже подсознательно. Он этого не понимал. Глубоко засело.
Как она это пропустила? До завершения работы вовсе не так близко, как ей казалось. И времени совсем нет!
Она добавила новые сведения в печать, над которой работала. В этой печати содержались романтические побуждения и любовный опыт Ашравана. Шай включила все случаи: деликатные, постыдные, знаменательные. Все, что удалось выяснить, и еще немного выдумок, чтобы наполнить душу, но с разумным риском: флирт с женщиной, чье имя Ашраван не сможет вспомнить, праздные фантазии, несостоявшийся роман с женщиной, которой уже нет в живых.
Эту часть души воссоздать труднее всего, поскольку она самая личная. Не многие деяния императора оставались тайной, но Ашраван не всегда был императором.
