– Мало ли что можно? Пусти. Пойдем на поляну.
Раздался шелест ветвей. Лютава, окончательно стряхнув марь Нави, выглянула из-за березы и сквозь ветви орешника увидела эту пару – Хвалислав держал Далянку за руки и не давал ей пройти, пытался обнять, а она противилась, мягко, но весьма решительно.
И Лютава вспомнила о вчерашнем: как сама же выгнала из сердца Далянки дух-подсадку, который внушал ей любовь к Хвалису. Но он-то не знает о том, что ворожба не удалась! Лютава снова почувствовала гнев.
– Далянка! Я тебя люблю! – настойчиво шептал Хвалис, пытаясь прижать ее к себе и пожирая глазами. – Мне другого никого не надо.
Неудивительно, что парень не мог справиться с собой – стройная, статная, шестнадцатилетняя девушка, в самой поре, как говорят, с ярким румянцем на белой коже, Далянка была прекрасна, как вила. Она словно родилась из блеска воды под солнцем, из пляски зеленеющих ветвей под свежим весенним ветерком и казалась истинной богиней этой земли, вобравшей всю ее расцветающую красоту.
– Ой, Хвалис, да ведь говорили уже про это, ну, хватит тебе! – Эти речи Далянка выслушивала от него уже года два. – Зачем опять начинать? Не томи себя, забудь!
– Да как же я забуду! Еще скажи – дышать забудь! И чем я тебе плох? Отец мою мать любит, как всех других жен вместе не любил и любить не будет! Как я тебя – одну тебя и навсегда! Он мне наследство оставит такое, о каком прочие братья только мечтать могут! И мне теперь не простая нужна жена, а знатная, из такого рода, чтобы среди жен была самая первая. А это – ты!
– Замолчи! – Далянка наконец вырвалась и отступила. – Далеко же ты, сокол, мыслями залетел!
– Это правда! Так все и будет, вот увидишь! Мы бы осенью и свадьбу…
– Нет! – решительно ответила Далянка. – Не надо такое говорить. Не могу я за тебя идти, и отец меня не отдаст.
– Что – отец? Мы его спрашивать не будем. После Купалы объявим – что он сделает?
– Я не хочу! Я за тебя не пойду. И не говори мне больше об этом.
– Но почему? – Хвалислав шагнул к ней, и его лицо стало жестким.
– Сам знаешь. – Далянка отвела глаза.
Сейчас Хвалис ее пугал. Как и мать, его можно было бы назвать красивым, если бы славянам его вид не казался слишком непривычным и чуждым. И сейчас в правильных чертах его лица сквозила решимость, близкая к ожесточению, карие глаза пылали огнем.
– Да вы-то чем меня лучше? – с гневом отвечал Хвалис на ее невысказанные намеки, и видно было, что он и сам много раз об этом думал. – Ты сама-то кто? Твоя мать – кривического рода, а отцовский род – из голяди! И Воловичи такие же! И сами Ратиславичи – или у нас голядок в роду нет? Все мы здесь полукровки – и ты, и я, и сам князь! Так чем я хуже вас? Чем я хуже других? Хуже Люта?
– Это другое дело. Голядь этой землей искони владела, кривичи с ней уже не первый век живут, мы с ними родня. А вы…
– Ну так и что же? – с возмущением отозвался Хвалис. – Или я теперь не человек? Отец меня любит. Побольше иных любит, как будто ты не знаешь! Он меня в обиду не даст. И кто угренским князем будет – тоже еще неизвестно. Так что смотри, не прогадай.
– Ты князем думаешь быть? – изумилась Далянка.
– А что – не веришь?
– Да ты даже в бойниках не был!
Она сказала правду: когда Хвалису исполнилось двенадцать лет и ему пришел срок, как всем отрокам, уходить в Остров, Замиля не отпустила его. Твердила, что ее сын слишком слаб и не выживет в лесу без заботы родителей. Хвалис, хоть и был на самом деле не слабее прочих, не стал особенно спорить. Нужно обладать завидным мужеством, чтобы решиться уйти в лес, в стаю, где все тебе чужие и никто тебя не любит, и пытаться добиться уважения только своей собственной силой, отвагой и решимостью. В случае неудачи он заплатил бы жизнью. Бывало порой, что бойники погибали: охота, походы, учебные схватки, козни лесной и водяной нечисти, да просто ссоры или шалости растущих парней, – очень многое в лесной жизни грозило безвременной смертью неопытным, незрелым, но вздорным, как все в этом возрасте, отрокам, которых некому вразумить, одернуть, ввести в берега. Вожак и старшие бойники следили за молодыми и старались предотвращать несчастные случаи, но в лесу никто не будет, как мать и нянька, ходить за ребенком и оберегать от малейшего беспокойства. И если кто-то погибал, это считалось только собственным делом стаи и больше ничьим.
Князь понимал, что его второй сын, которому он старался дать права свободного родича, совершает ошибку. Если бы Хвалислав пошел в Остров, как другие юные Ратиславичи, и сумел стать своим для Борони, Славяты, Дедилы, Хортомила и прочих, то его отчуждение навсегда закончилось бы и на цвет его волос никто бы уже не обращал внимания. Но Замиля причитала и рыдала целыми днями: «Аллах отнял у меня уже двоих детей, ты хочешь лишть меня моего первенца, моей отрады и надежды!» – и в конце концов Вершина уступил.
В итоге все осталось без перемен: Хвалис был жив и невредим, но от молодых Ратиславичей, прошедших через Остров как положено, его теперь отделяла еще более высокая стена, чем в детстве. Даже мальчишки, кому двенадцати еще не исполнилось, дразнили его – дескать, кто в Острове не бывал, тот навек малец беспортошный!
– А что бойники! – в гневе закричал Хвалис, которому сразу вспомнились все эти насмешки. – Только там мужчиной быть учат! Да я и без бойников такое умею! Сейчас увидишь!
Схватив Далянку в объятия, он попытался опрокинуть ее на траву. Девушка вскрикнула. Тут Лютава выскочила из-за куста и гневно крикнула:
– А ну отпусти ее! Ярь заиграла, так я тебе сейчас оторву, в чем играет!
Хвалислав обернулся и разжал руки; на его лице отразились злость и досада, на лице Далянки – облегчение. Лютава смотрела на него с гневом и негодованием: ее решительный вид и крепкая, ловкая фигура выражали готовность, если надо, не ограничиться одними словами.
В глазах Хвалиса горела такая ненависть, что, казалось, вот-вот взглядом он проткнет Лютаву насквозь. За ней стоял тот самый Остров, воплощавший его бесправие. Лютава видела: он готов ее убить. Но слишком близко была поляна, люди, а их тут две – с двумя сразу не справиться. И это если не думать, что с ним потом сделают бойники, спрячься он хоть в само Хвалынское царство…
– Выследила… волчица! – задыхаясь, бросил Хвалис и пошел прочь.
Его черноволосая голова и спина в белой праздничной рубахе скрылись среди зелени. Лютава и Далянка молча переглянулись.
– Небось матушке жаловаться побежал! – презрительно обронила Лютава.
Но Хвалислав не собирался жаловаться матери: он уже давно вырос и ее чрезмерная опека его раздражала. Сейчас он не хотел видеть ни мать, ни кого-либо другого. На луговине еще разносилось пение вразнобой – каждый уже пел свое, раздавался смех, но народу возле догорающих костров поубавилось, только Лютомеровы бойники еще плясали в хороводе с девушками.
