Среди сколотов траспии считались самыми большими весельчаками и любителями вина — верно, оттого, что породнились с весёлыми даками, почитавшими, как и все фракийцы, хмельного Диониса. Но когда степной бурей обрушилась на Скифию сарматская орда, траспии вдруг припомнили все обиды, какие терпели от царских скифов и великих царей сколотов-пахарей. Обратились к жрецам Ярилы, и те сказали: чем с великим царством погибнуть, лучше в малом, да своём отсидеться. То же сказали и волхвы остальных богов, и жрецы Рода в соседнем Богите. Не отсиделись. Ещё раньше сарматов явились с запада кельты. С ними шёл призванный чёрными друидами великан Балор. От взгляда его единственного глаза воины теряли силу, целые сёла сгорали или проваливались сквозь землю. Все селения вокруг священных городов были уничтожены, а сами они завалены трупами защитников. А с востока уже налетели сарматы. Уцелевшие траспии уходили на север, в леса, пока не забрались в затерянную среди болот Дрегву.
Лишь полтора века спустя на запустевшие земли пришли словене, a-ещё позже даки. Но все они оказались под властью бастарнов, а оба святых города — в руках друидов. Словене между собой называли богов старыми венедскими именами и по-прежнему несли в святые места дары богам, прося их об урожае, о дожде, о мире, об удачном возвращении из похода. Но все обряды теперь вершили друиды, и вместо деревянных идолов стояли каменные изваяния кельтских богов. А уж что творили волошские колдуны ночами, особенно на Белтан[20] и Самайн (у венедов и праздников-то таких нет), за высокими каменными валами городища, ходили слухи один страшнее другого. И передавали их поселяне только вполголоса, держась за обереги, чтобы не услышал и не донёс друидам кто из тех, кого лучше вовсе не поминать.
В этот осенний вечер к южным воротам Звенигорода подошли два десятка словен — мужчин, женщин, детей. Шли не сами — их подгоняли языги, всегда готовые захлестнуть беглеца арканом. Пригнали этих словен из тех сел, где кто-то из мужчин, хотя бы по слухам, ушёл к росам и Собеславу. Зато дакийские сёла не трогали вовсе.
Молчаливые воины в рогатых шлемах и чёрных плащах открыли ворота, на дубовых створках которых были вырезаны всё те же отсечённые головы, а также знаки Тараниса — колеса и Луга — косые кресты. Потом одни за другими открылись ещё двое ворот, запиравших узкое пространство между валом и обрывом. Площадь за воротами была безлюдна, лишь несколько друидов напевали какую-то колдовскую песню у священного колодца.
Следующие ворота вели в северную часть города, к святилищам. Справа, у внутреннего вала, сидел каменный Цернуннос — оленерогий, с гривной и змеёй в руках. Впереди, у внешнего вала, стояли изваяния Тараниса и его жены с громовыми молотами в руках. А возле северных ворот города, будто стражи — Луг с копьём и солнечным колесом и Кромм Круайх, увешанный отрезанными головами.
На площадке между пятью идолами толпились друиды. У валов и ворот стояли воины в рогатых шлемах. Многих из них сами имели сан друида. Бросалась в глаза большая куча хвороста. Все жертвенники уже дымились. Оробевшие словене бормотали молитвы, вглядываясь в суровые, большеглазые, бородатые лица волошских богов. Ведь это те же родные Велес, Перун с Додолой, Даждьбог, Ярила, порой гневные, но справедливые. Неужто допустят, чтобы чужие колдуны безвинно губили Сварожьих правнуков? Или согрешили правнуки в чём?
На валу между Таранисом и Лугом стоял, скрестив руки на груди, словно ещё одно безжалостное божество, Морвран. Ветер колыхал его длинные волосы, увенчанные бронзовой короной, и чёрный плащ. А солнце уже скрывалось за багряно-жёлтым морем лесов. Ещё немного — и настанет раздолье для ночной нечисти. Да не сам ли Чернобог, её хозяин, взгромоздился в обличье жреца на вал, выше светлых богов? Рядом с царём друидов стояли два воина, одетые по-языгски. Из-под высоких башлыков выглядывали мохнатые пёсьи морды. Ряженые или?.. Не зря ведь языгов пёсиголовцами ругают.
Зловещая закатная тишина холодила душу, но ещё тревожнее стало, когда чёрные волхвы, повинуясь знаку Морврана, затянули песню на чужом языке. Новый взмах руки — и языги вдруг бросились вязать пленников, кулаками и плетьми заставляя молчать зарыдавших было баб и детишек. Следом друиды принялись сноровисто обкладывать связанных хворостом, обвязывать его вокруг человеческих тел, придавать форму. Вскоре на площадке между пятью идолами стояли четыре громадных хворостяных чучела. Внутри каждого из этих рукотворных великанов таилось по три человека — мужчина, женщина и ребёнок. Из-за хвороста глухо доносились плач и проклятия. Оставшиеся восемь словен онемели от страха, гадая, что же за страшный конец приготовило им самим чёрное воронье.
Морвран оглядел раскинувшиеся вокруг лесистые горы. Даже обычный взгляд замечал идущую с севера, узким берегом Збруча, конницу росов. А духовный взор видел ещё и пеших венедов, шедших лесом к нурскому городищу, и ещё один отряд, пробиравшийся в обход Соколиной горы к Богиту. Поздно, глупые вояки Солнца! Не успеете до заката, когда над миром воцарятся совсем другие хозяева.
Он тоже когда-то был воином. Из драчливого сельского паренька, полудака-полубастарна, выбился в дружинники. Это тогда его прозвали Вороном Смерти. Он верил в крепкую руку, крепкий меч и сильных богов-воинов, покуда один худой, невзрачный друид не разоружил и не обездвижил его чарами. «Я мог бы убить тебя, но ты ещё способен познать себя и великую мудрость». И Ворон Смерти стал послушным и усердным учеником друидов. Потому что любил Смерть — не свою, а чужую. Нет, он не принадлежал к выродкам, наслаждающимся, как женщиной, видом крови и мучений. Сеять Смерть, пугать Смертью и этим покорять людей, ломать их телесную и душевную силу — вот наслаждение, достойное воина и мудреца.
Морвран спустился с вала и направился к северным воротам, сопровождаемый лишь двумя верными пёсиголовцами. Друиды, стражи и языги сделают всё, что нужно, повинуясь его мысленным приказам. А он будет сражаться, укрывшись в другой крепости — неприметной, но более неприступной. Верховный друид пересёк нурское городище и по склону соседней горы Серый Камень, на которой возвышался одинокий могучий дуб, подошёл к небольшой пещере. Вход в неё завешивала медвежья шкура, но заклятия оберегали его лучше дубовой двери, окованной железом. В жилище мудрейшего из бастарнов не было ничего лишнего: ложе из шкур, простой очаг из камней, котелок, несколько горшков и мисок. Отдельно — сосуды со всевозможными снадобьями. Никаких книг: мудрость друидов передаётся только устно. Это греки во всём полагаются на книги, а глуповатые германцы балуются с рунами. Пёсиголовцы, войдя следом, остались у входа. Незаметные снаружи, они вовремя учуют любого врага. А друид проследовал за чёрную шерстяную завесу — в святилище. На стене его были высечены фигуры трёх женщин, почти одинаковые, а вокруг них — вороны, свернувшиеся в кольцо волчьеголовые змеи, псы, пожирающие людей, и мёртвые головы на кольях. В нишах, вырубленных в боковых стенах, лежали черепа, некогда принадлежавшие самым опасным врагам бастарнов.
