И вдруг, выкатив свой единственный глаз, который вполне мог бы принадлежать какому-нибудь пьянице, — светлый, с красными прожилками — он рявкнул:
— Не мог! Не мог я вам помочь!
От неожиданности я даже присел с полуоткрытым ртом. А потом завопил прямо в его усатую морду:
— Почему? Объясни тогда! Почему?
Гримнир тоже заорал, сверкая крупными желтыми зубами:
— Потому! Тот, кто взялся за это дело, должен решить все для себя сам!
— За это дело еще никто не взялся! — крикнул я.
— Не уверен! — вопил Гримнир. — Не уверен! А убить Чудовище Южных Окраин может только человек! И никто иной! Понял ты, недоумок лупоглазый?
Взбешенный до полной утраты инстинкта самосохранения, я заорал:
— И звать его должны только на букву «и»! Иначе ничто не поможет! Да? И он непременно должен быть ветераном шахбинской наемной армии…
— Так ты воевал на Восточном Берегу? — удивленно сказал Гримнир, обращаясь к Исангарду. — А сам ни словом не обмолвился.
Исангард смотрел на него без улыбки и молчал.
— А он и не обмолвится, — торжествуя заметил я. — Он не любит об этом вспоминать. И воевать тоже не любит.
Гримнир фыркнул. Я видел, что он мне не поверил.
— В любом случае, — заявил он, — твой друг — просто находка, маленький, преданный Кода. Ведь все местные жители трусливы, как распоследние цверги. От одного только слова «змей» они лезут под стол и заворачиваются в скатерть.
Гримнир спрыгнул на землю. Мне показалось, что несчастное дерево вздохнуло с облегчением. Он обтер о штаны испачканные в смоле руки и радостно ухмыльнулся.
— Я рад тебя видеть, Гримнир, — сказал, наконец, Исангард. — Прости глупый вопрос, а ты сам разве не человек?
— Не-а, — беспечно откликнулся Гримнир. — Ты разве еще не догадался?
— Я не занимаюсь разгадыванием чужих тайн, — сказал Исангард. — Когда я слышу: «Это Гримнир, странствующий воин», я, как правило, верю на слово.
Гримнир ничуть не смутился.
— Я действительно странствующий воин. Но этим моя личность далеко не исчерпывается… Ну что, пошли?
Он затопал по лесной дороге, возглавив наш небольшой отряд. Мне совсем не хотелось идти за этим вероломным типом, но Исангард принял его приглашение, не задумываясь, а бросать своего друга в трудную минуту, когда одной его храбрости мало и явно требуется еще немного ума — нет, такое не входит в мои привычки. Я видел, что могучая магия, которой, несомненно, обладал этот Гримнир, в данном случае ни при чем. Исангард пошел за ним добровольно. По крайней мере, в этом Гримнир вел себя честно. В случае чего напущу на него холеру, подумал я. Дождусь, чтоб он расслабился и перестал контролировать влияния извне, и шарахну по нему вирусом. Будет знать, как проявлять вероломство.
Гримнир вывел нас к вырубке, посреди которой стояло нечто вроде избушки. Вырубка успела зарасти сорной ольхой и прочей жизнерадостной дрянью, вроде иван-чая. Все эти поросли скрывали под собою пни и вывороченные корни, так что пройти по поляне и не переломать себе ноги могло считаться своего рода искусством. Домик состоял из хлипких стен и крыши, которая протекала — это было заметно даже в сухую, ясную погоду. Имелась огромная печь, но трубы не было, и поэтому бревна внутри этого чрезвычайно уютного жилища были зверски закопчены. Черные жирные пятна покрывали солому, заменявшую постель и разложенную на нарах возле крошечного окошка. Последнее залеплялось на ночь или в случае непогоды маленьким ставнем.
— Прошу, — сказал Гримнир, толкнув низенькую дверь. Он стоял возле этого убожества с таким видом, будто предлагал нам посетить один из дворцов Аль-Кахиры.
Исангард нырнул в дом. Проходя вслед за ним мимо Гримнира, я не удержался — посмотрел на него с подчеркнутым удивлением и покачал головой. Он, разумеется, не обратил на это внимания.
В комнате было огромное количество комарья. Оно гнездилось в кустах неподалеку от дома. Представляю себе, как эти твари обрадовались нашему появлению. Ненавижу кровососущих. Во-первых, они забиваются в шерсть. А во-вторых, уши от укусов очень чешутся и распухают, что отнюдь не служит мне к украшению.
Имлах уже пристроилась на нарах. Рожица у нее стала блаженная, словно она попала домой к папе с мамой. Я подтолкнул ее в бок.
— Слышь, ты… чего расплылась?
— Гримнир здесь, — сказала она задумчиво. — Теперь все будет в порядке.
Великан, тараканьи усы. Подставит Исангарда под гибель, а плоды его победы загребет. Знаю я таких. Интересно, что Имлах в нем такого нашла? По мне, так он просто безмозглая, невоспитанная дубина. Может быть, даже тролль.
— Кто он тебе? — спросил я. — Папа, что ли?
Она подавилась смешком, но промолчала. Надо же, какая таинственность.
— Ты хоть давно его знаешь?
— Давно, — нехотя сказала она. — Всю жизнь. Он могущественный. Отвяжись, Кода.
Я понял, что больше из нее ничего не вытяну, развалился на грязной соломе и стал гонять комаров.
Исангард принес дров. Они с Гримниром завозились возле печки, переговариваясь на сугубо мирные темы. Я дремал, кусаемый комарами, под сладкую музыку домашней возни.
— В печке какая-то дрянь, — сказал Исангард. — Надо бы ее вычистить. А то будет здорово дымить.
— Не лезь голыми руками, — буркнул Гримнир, — здесь должна быть кочерга.
— Плевать на кочергу, ее еще искать надо.
— А я говорю, побереги руки, они тебе еще пригодятся.
— Мне их как-то раз чуть не отрубили, — сообщил Исангард, задумчиво поднося к глазам ладони. — За систематическое воровство.
— Ну и порядочки у вас там, на Восточном Берегу. А что, воруют меньше, чем у нас?
— Не сказал бы. И безруких, вроде, не так уж много, вот что странно.
— Ты ищи кочергу, ищи, не болтай языком, — сказал Гримнир. — Ты ее дровами завалил, чудовище.
Они долго гремели поленьями, а потом Исангард все-таки вытащил кочергу и тут же уронил ее Гримниру на ногу. Великан взвыл и сделал попытку убить моего друга, но врезался своим могучим кулаком в печь, едва не разворотил ее, после чего заметно успокоился.
— Алан косорукий, — проворчал он. — Я бы тебе с удовольствием отрезал и руки, и ноги, и голову заодно, чтоб не мучился. Все вы годитесь только грабить мирных жителей, а в хозяйстве совершенно непригодны.
— Вот это точно, — сказал Исангард, хмыкнув. Вспомнил, наверное, свои подвиги. Несчастные рабовладельцы…
Гримнир выгреб из печки мусор, порылся в нем и извлек несколько обгоревших пряжек. По поводу этой находки можно было строить самые различные предположения, но Исангард не стал этим заниматься. Он поджег хворост, и из печки повалил едкий белый дым. Всю комнату заволокло. Потом огонь пришел в себя, распрямился, и дым уполз в открытую дверь, расстилаясь по траве у порога. Комары, понятное дело, мгновенно исчезли.
