Затянутая занавесом арка мирадора посерела — подступал рассвет. То приоткрывая глаза, то смежая веки, Айша то ли дремала, то ли спала — милосердный мрак плотным покрывалом закутывал и зрение, и разум, измученная непонятным душа растягивалась на сбитых льняных покрывалах рядом с телом.
В соседней комнате — пустой, невольницы спали на раушане, протянуть руку к кувшину с шербетом Айша могла и сама — послышался шорох. Распахнув глаза, она села. По спине под рубашкой текла капля пота. Долго-долго вслушивалась — мучительно настораживая уши. Услышала — кошачьи шаги на песке садовой дорожки. А потом и длинную сладкую руладу, и плеск равнодушного к ее заботам фонтана, и далекое шлепанье босых ступней в задних комнатах — ну что ж им неймется, спать надо, спать… Шорох не повторился. Послышалось…
Выпустив воздух из груди — оказалось, она сидела, затаив дыхание, — Айша свернулась калачиком на прохладном льне простыней. Потом перевернулась на живот и положила голову на согнутый локоть.
И тут шорох послышался снова — прямо в комнате, со стороны ступеней возвышения. Занавес над ними сняли — и так жара, любая ткань прибавляла духоты. Айша быстро подняла голову и обернулась — никого, серая рассветная хмарь затапливала пустую спальню. Когда же я усну, о Всевышний…
И тут ей на спину кто-то навалился. Взвизгнув, она поддала бедрами, но не сумела сбросить чье-то сильное, хоть и легкое тело — ей намертво прижали оба плеча и принялись мягко щекотать дыханием шею и ухо.
— Тарег, я убью тебя, — свирепо прошипела Айша.
— Я все исправлю, все исправлю, — примирительно замурлыкали ей в ухо.
И гибкий острый язык принялся за правую мочку — выкусывание сережки было его любимым занятием. Тарег нежно прихватывал ухо губами и зубами, поглаживая ее шевелящиеся бедра, поднимая вверх, к талии, тонкий хлопок рубашки. Айша попыталась брыкнуться еще раз, но ее намертво впечатали в покрывала всеми ребрами — и тут же поцеловали в волосы за ухом и предъявили жемчужинку, положив у самого носа.
— Где ты был, о бедствие из бедствий? Ты пропадаешь, приходишь под утро… ах… пугаешь меня… ах, ой!.. до смерти… какой ты нетерпеливый, оойй…
— Я соскучился…
Быстро, в несколько движений, ей откинули волосы с шеи и вцепились зубами в ворот рубашки. Айша ухватилась за край ковра впереди себя, пальцы скользили на тонком до прозрачности льне покрывала, подушку из-под ее головы он уже выкинул подальше, с каждым толчком между бедер ее хватка все слабела, а внутри таяло — пока она не уронила, покорно, голову и руки, лишь время от времени прихватывая в горсть простыни, уже даже и не думая о сопротивлении…
Во время передышки, мокрая и совершенно голая Айша решилась пожаловаться:
— Мне было так плохо, так тоскливо, о хабиби, словно какое-то предчувствие пришло — страшно!
Приподнявшись на локте, он с улыбкой заглянул ей в лицо:
— Ну какой же ты все-таки еще человек… Прилив, Айша! Прилив, какие еще предчувствия!
И, потянувшись через ее груди, вытащил из вороха своей одежды маленький золотой флакон с рубиновой граненой крышкой — круглый, плоский, с коротким горлышком, с тонкими извивами чеканки по ободу маленького диска. Похожий на те, в которые торговцы притираниями разливали иноземные духи.
Заинтересовавшись, Айша села на влажных сбитых простынях, наблюдая, как он длинными пальцами свинчивает драгоценную крышечку. И, перевернув флакончик над закрывающим горлышко пальцем — ну точь-в-точь духи, хотя странно, запаха не чувствуется, — встряхивает его.
— Что это? — улыбаясь, спросила она.
На подушечке Тарегова пальца осталась густая капля — непрозрачная, цвета спелой малины. Улыбнувшись в ответ, он поднес ее к губам Айши — мол, попробуй. Любопытно косясь на еще не закрытый флакончик — нерегиль держал его бережно, словно боялся пролить хоть каплю, — она слизнула странную жидкость.
Ударивший в ноздри запах — терпкий, смолистый, можжевеловый — едва не опрокинул ее на спину. А потом она поняла, что все-таки лежит — на спине, хватая воздух, как рыба, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, ни пальцем! Растопыренная, распяленная, как морская звезда из ханаттанийских книг про путешествия, пронзенная во все стороны бьющими сильными лучами, и не хватает воздух, нет — кричит! Кричит — громко — от счастья!!
Хохоча до слез, Тарег залеплял ей рот ладонями, наваливаясь на грудь:
— Ой! Ой, пожалей прислугу, сейчас налетят, не отобьемся!
Слезы — счастья, острого, огромного, невиданного — заливали глаза и ей. Отбиваясь от его рук, Айша выворачивала голову и ахала, колотя ногами и руками в каком-то детском, дурацком, бездумном самозабвении. И тогда, отчаявшись закрыть ей рот ладонями, смеющийся Тарег прижался к ее губам своими — и солнце за занавесом показалось Айше тусклым и пасмурным, по сравнению с тем, что вспыхнуло у нее под веками. И еще она осознала, что до этого мига ничего не умела и не испытывала, не чувствовала и не знала, — а теперь вдруг все поняла, хоть и не могла сказать, что.
И Тарег, глядя на нее широко-широко распахнутыми глазами, сказал:
— Это лимпэ, любимая. Лимпэ.
Все еще тяжело дыша, Айша переспросила:
— Что?
— Лимпэ.
Слегка отодвинувшись, она настороженно осмотрела уже закрытый флакончик — золотой кругляш невинно блестел на ковре у края покрывал. И обескураженно глянула на Тарега:
— Но…
— Не бойся, — мягко сказал он, приложив ей палец к губам. — Ничего не бойся. Теперь тебе нечего бояться, хабиби. Ни Прилива. Ни старости. Ни смерти. Потому что теперь ты сможешь выносить нашего ребенка — и твое тело не предаст тебя. Ты не сгоришь, как мотылек, от моего пламени, — и мы будем навеки вместе.
— Мне страшно, Тай, — прошептала она, пытаясь вместить в себя необъятность этого известия.
— Это все жара, — мягко улыбнулся он, кладя руку ей на плечо. — Жара и влажность Тиджра — здесь как в парилке. Давай уедем в горы, там прохладно и меньше лишних глаз и ушей…
— Да, — с облегчением кивнула она. — Ты прав. Я смогу тронуться уже через пару дней — в поместье не нужно брать много вещей …
— Я приеду к тебе чуть позже, чтобы не вызывать подозрений, — блестя глазами, согласился Тарег.
— Ты будешь осторожен, обещаешь? — погрозила Айша пальцем.
— Обещаю, — улыбнулся он в ответ.
И осторожно приблизил свое лицо к ее и нежно поцеловал в губы:
— Обещаю, любимая.
Накинув на плечи простынь, Айша зябко поежилась — ну что за беда с этими стенами, то рядом с ними жарко, то холодно до дрожи. Выскользнувший в сад Тарег мгновенно затерялся в полутенях шевелящихся пальмовых листьев, и она снова осталась одна в пустых комнатах. За занавесами стало совсем светло.
