Теперь, во всяком случае, меня ничто не удерживает. Я позаботилась обо всех делах, оставила завещание и доверенность. Неприлично было бы бросить гостей, Аманда этого не позволила бы, но настанет ночь — и я уйду. Не знаю ещё, куда. Начну новую жизнь (у меня кое-что приготовлено на этот случай), брошусь в море или разыщу Мастера, неважно, главное, больше не буду Ивоной Рудшанг, дорогой кузиной некой Аманды Перте, в девичестве Тасп-Рофан. Какое счастье будет закончить эту комедию!
А Аманда мертва…
Её дочь, Клара, эта наглая девчонка, всегда пренебрегала приличиями. Вот и теперь, опоздала так, что панихида началась неприлично поздно, а похороны (угораздило же Аманду умереть именно зимой!) пройдут в темноте, при свете одних лишь факелов и фонарей. Могильщикам придётся доплатить за это, и всем раздать рябиновые кресты, в последнее время они уже вышли из моды. Но я это дряни не надену, нет! Благодарю покорно, хватило одного раза, да на всю жизнь! Если бы я тогда догадалась его снять…
Похороны в полумраке — зрелище настолько жуткое и страшное, что не каждый сможет его выдержать. Нам стоило подумать заранее и перенести церемонию, но дурацкие острийские обычаи этого не допускают. Право слово, «устрицы» готовы подвергаться опасности встречи с разбойниками или вампирами, лишь бы сохранить то, что им кажется приличиями, а по-моему — совершеннейшая глупость! Правда, после того, как Дрон занял свою должность, ночные нападения первых сократились, а вторые никогда не были настолько глупы, чтобы нападать на такое скопление народа, но… Можно было бы хотя бы подумать, какое впечатление будет производить наша процессия.
Смотреть на разверстую могилу мне ничуть не хотелось. Сказав, по обычаю, несколько слов, кинув ком не то оледенелой земли, не то грязного снега (в темноте не различишь) и букетик цветов, я отошла в сторону.
Аманда мертва, и с жизнью меня уже ничего не связывает. По сути, можно уйти и сейчас, но приличнее, наверное, будет дождаться поминок. Хотя кому какое дело до приличий, когда главной их поборницы с нами больше нет?
— Скучаете, хозяюшка? — произнёс над моим ухом мужской голос, и холодные руки, леденящие даже через теплый плащ и шаль под ним, легли мне на плечи.
— Прошу прощения, любезнейший хозяин, — намерено унизительно обратилась я к неожиданному собеседнику, — но мне кажется, мы с вами незнакомы.
— Возможно, хозяюшка, — прошептал незнакомец мне на ухо, — но это не повод для хорошенькой женщины скучать в одиночестве.
— Вы пьяны, — резко сказала я и дёрнула плечом, пытаясь стряхнуть руки наглеца. — Кто дал вам право приставать к женщинам на похоронах? Оставьте меня, иначе я позову на помощь.
Плечо, которым я дёрнула, действительно освободилось: незнакомцу понадобилась рука, чтобы зажать мне рот. Ситуация становилась угрожающей, и я бы сказала неприятной, если бы меня не возбуждала так мысль о грозящей мне опасности.
— Не думаю, чтобы кто-то мог бы помочь тебе, моя хорошая девочка, — прошептал мне на ухо незнакомец, и я, наконец, узнала голос. Только тогда он был выше и то и дело срывался на дискант, в очень редкие минуты становясь таким тягучим и звучным, как сейчас. В те минуты, когда его обладатель был особенно ласков… или издевался. Но он умер — двадцать лет назад.
— Что вам от меня надо? — холодно произнесла я, весьма раздражённая непрошеным напоминанием прошлого. Очевидно, за моей спиной стоит один из не-мёртвых, хотя до сих пор они никогда не приходили издеваться.
— От тебя, моя девочка? — удивлённо переспросил незнакомец. — Или не узнала?
Я вздрогнула, боясь поверить в то, что снилось мне чуть ли не каждую ночь. Наверное, я и сейчас сплю. Можно было бы догадаться. Неужели наяву возможны такие дикие похороны? И то нелепое объяснение с Дроном — как будто мы могли так забыться!
— Он умер, — глухо выговорила я, когда молчание сделалось невыносимым. — Он умер, а я брежу.
— Кто умер, моя хорошая? — вкрадчиво произнёс проклятый вампир.
— Он. Оставьте меня, я вас не знаю. Подите прочь. Он умер, говорю я вам, а вы убирайтесь!
— Ни за что, — засмеялся вампир, и от его голоса по спине пробежались мурашки. Он коснулся губами моей шеи — я не носила шарфа, простуды обходили меня стороной, — лизнул языком, вызывая такую знакомую дрожь. Алого тумана на этот раз не было, но не было и боли от укуса, только моё сознание как будто поделилось надвое… нет, натрое. Я осталась здесь, на ночном кладбище, в отдалении от собравшихся скорбящих, прижатая спиной к незнакомому мне вампиру, решившему посмеяться над моим горем. И — словно перенеслась туда, на пустырь, где оборвалась моя жизнь и жизнь напарника. Боль в груди, подбирающийся смертельный холод, ночное небо прямо над головой, моё собственное лицо, склонённое… над моим же лицом? И всё это будто со стороны с другой точки зрения. Как я не сошла с ума, я не знаю. Я хотела кричать, но крик застрял у меня в горле. Хотела молиться, но не было слов. Я билась в стальных объятьях — здесь, на кладбище, — но воля вампира заставляла меня вспомнить прошлое, и грудь разрывалась безумной болью, и меркло в глазах, и свой собственный плач доносился со стороны.
Последние слова, кажущиеся такими глупыми сейчас, по прошествии стольких лет. Всё меркло, и собственное лицо виделось сквозь пелену, а после разжалась рука, и над своим телом я была уже не властна. Не властен? Одна душа в двух телах — театральная банальность, оказавшаяся реальностью! — вот только тело, лежащее на земле, перестало двигаться. Тогда была только смутная догадка, потом пришло знание — если не отрубить голову убитому вампиру, сознание его остаётся в уже умершем теле, и боль смертельной раны будет тянуться целую вечность — до самого утра, пока солнце не сожжёт мёртвое тело. А если похоронить его под землёй, то агония растянется на вечность… не-мёртвые отрубают головы своим погибшим, чтобы не длить смертную муку. Грета, небось, пришла за телом… кто-то ведь должен отдать ему последний, самый мерзкий из всех долгов!
Уже не способное сообщаться с миром сознание всё же улавливало происходящее в нём получше живущих. И теперь я ясно увидела, как вампирша ножом вскрыла затянувшуюся было рану на руке, как приставила к ней пробирку, и как моя собственная кровь, вызывающая у меня же столько желаний, стекает в подставленную бутылочку. Это длилось дольше, чем мне казалось тогда, но вот прекратилось, и у меня же, только лежащей на земле, вспыхивает возмущение и… надежда? Для чего Грета собирает эту кровь? Хочет выпить сама? Вздор, тогда бы она укусила, кого ей бояться? Угостить Мастера? Но что тому мешало сделать тоже самое? Или…
Время тянулось бесконечно долго, и боль в груди можно было бы счесть нестерпимой, если бы её не приходилось терпеть несмотря ни на что. Вот сказаны последние слова, предупреждения, смысла которых не понимает ни одно из моих тогдашних «я». И вот — меня уводят силой… от меня же, и в сердце на двоих одна боль, и одна мука, и жизнь теряет смысл, и кажется, что небо рушится на землю.
А потом я далеко, и уезжаю всё дальше, и кричу, и проклинаю непрошеных благодетелей, и весь мир, а в это время к моему лежащему на земле телу снова подходит молодая вампирша, и начинается настоящий ад, пытка, от которой нельзя даже кричать, потому что мертвец, которым я стала… стал?.. не может уже издать ни звука. Вампирша с пугающим хладнокровием разложила вокруг на платке инструменты, и принялась за своё лечение: вынула пулю и соскребла все поражённые серебром ткани. Это длилось века, тысячи лет, вечность, и, казалось, никогда муке не будет конца. Но вот всё закончилось, и тело уже не разрывала боль, но жизнь не возвращалась в искалеченное пулей и лечением тело. А после Грета взяла бутылочку с кровью и плеснула, и словно бы расплавленный металл пролился в рану.
Человеческая кровь, самая желанная на свете, в которой была и капля моей собственной, казалась раскалённой по сравнению с моим уже успевшим остыть телом. Но она сделала своё дело, и с моих уст сорвался крик, и рана затянулась, не так быстро, как случилось бы, если бы в меня стреляли свинцовой пулей, но всё же… всё же затянулось, и я открыла… открыл глаза. Из всех чувств у меня остался только голод и… что-то ещё, мешавшее мне отдаться единственному желанию.
— Грета… — вырвался у меня слабый стон.
— Лежи уж, — усмехнулась молодая вампирша. — Не стоишь ты того, дуралей, но Мастер хотел проверить, чего стоит его идея.
— Где?.. — спросила… спросил я, и поискал глазами что-то очень ценное. Вампирша поняла меня с полу слова.
— Забудь о ней, — приказала она. — Твоя игрушка далеко, она в безопасности, о ней позаботятся. Забудь о ней. Отпусти её.
— Отпустить?.. Её?.. Нет… не могу… Как?..
