— Что ты несешь… — Занна чуть ли не фыркнула от возмущения. — Да это вообще не были стиги! Я видела города, разоренные ими, Кан! Человек, убитый стигом, выглядит так, словно его разорвали на части. Эрх же разрушили оружием и магией. Стиги не используют оружия. Не используют магии. И не пытают пленников! И как ты мог подумать о Немаане такое? Чарга, Спектор — уже не доказательства?! И то, как он заботился о нас Кангасси? И как убедил меня идти за тобой?
Ох, с таким защитником непросто будет в чем-либо обвинить Немаана. Однако терпением Ученик запасся как следует: чего-то подобного он ожидал… Достаточно вспомнить, как его самого убеждал Флавус… да, Немаан умеет располагать к себе.
— Я считал его другом… человеком… долгое время, — нарочито без лишних эмоций произнес Кан. — Но он и вправду стиг, Занна. Я участвовал в охоте на него; более того — видел, как он умер… по-стигийски.
— Тебе не приходило в голову, что некий стиг мог просто использовать его облик? — последовала хлесткая фраза.
— Занна, милая, выслушай меня, — с нажимом произнес Кан. — Он сам использовал облик человека, которого я знал. Есть на свете настоящий Немаан Ренн. Я нашел его, и с этим Немааном у него мало общего. Тот Немаан, которого ты знаешь, — стиг, в этом нет никаких сомнений. Стиг, причем такой, каких не было раньше. Его не видит чарга, — он кивнул в сторону Эа, мирно дремлющей вместе с Кангасси, — его с великим трудом при мне отличил от человека опытный Спектор, что уж говорить о том несчастном малыше… И он использует магию. Практически любой человек теперь — для него живой стабилизатор.
Кангасск ждал еще выпадов, возражений… но ничего подобного не последовало: Занна всхлипнула и закрыла лицо руками. Совершенно не понимая, что случилось, Кангасск обнял ее за хрупкие плечики, осторожно и с опаской, как и полагается виновнику всех бед. Задавать лишние вопросы и шептать глупые слова утешения он, зная взрывной характер Занны, даже не думал.
Дрожь затронутого прошлого Кан почувствовал не сразу.
Должно быть, в тот момент поперек современного узора Паутины легла древняя нить; видеть этого Ученик не мог, как не мог видеть ничего, что касалось последних двоих из династии Илианн, но вот чувствовать…
— Я знала, что так будет… — услышал Ученик. Этот горячий, срывающийся шепот вряд ли был адресован ему: слишком тихо прозвучали странные слова, но он все же переспросил:
— Знала?..
— Я тринадцать лет скрывалась от мира, Кангасск, — отстранившись, Занна вытерла ладонью слезы; голос ее посуровел. — Ты когда-нибудь задумывался, почему?
— Да, — кивнул Кан и добавил, вспомнив свой визит в гадальный квартал Лура: — И не я один.
— Когда война подошла к Таммару, все выжившие Илианн отказались покинуть город. И благословили династию Нансар на продолжение традиции. Не сомневаюсь, Сейвел хвастался тебе этим, — Занна горько усмехнулась.
— Да…
— Они как дети, эти Нансары… — покачала головой Илианн. — Они умеют пробуждать харуспексы, да. Но не знают корней этой традиции. Потому и получили наше благословение. Вот такая ирония судьбы.
Неприятная догадка посетила Кана, что-то смутное, призрачное, однако он не дал этой бестелесной сущность оформиться в слова. Не хотел он ни о чем догадываться, доверив наследнице древней династии — и просто дорогому человечку — рассказать все самой.
— Я расскажу тебе историю Илианн. И свою… — понизив голос, произнесла Занна. Тонкие пальцы ее на миг сомкнулись на запястье Кангасска. — Я надеялась похоронить ее навсегда, но судьба распорядилась иначе. Все, от чего я бежала эти годы — здесь. Потому слушай…
Азария, Самберт… первые Илианн этого мира, жили в эпоху омнисийской юности. Чуть больше тысячи лет от прихода миродержцев. Тогда было возможно творение, тогда мир менялся на глазах, и в нем зияло множество «дыр». Дети звезд — наследие того времени. И гадальные камни — тоже.
Первые Илианн были изгнанниками. Раньше на дикий и безлюдный Север уходили так, как уходят за горы Фумо сейчас; как ты пытался.
И они нашли там это проклятое месторождение черного обсидиана, а заодно и еще одну «дыру» этого мира. Через нее никто не мог прийти, не мог видеть или говорить. Это была очень слабая аномалия, потому и не замеченная миродержцами целую тысячу лет. В легендах сказано, что в центре месторождения чувствовалось незримое присутствие, напряженное молчание, пристальный взгляд. И это завораживало, и заставляло первых Илианн подолгу бывать там. Сладкий покой, холодный, безмятежный; об этом мечтает каждый изгнанник… Его хотелось унести с собой, держать под сердцем, чувствовать вечно. И они унесли. Первые пробужденные харуспексы.
Настроившись на нужный лад, утихомирив все эмоции, достаточно лишь пожелать. Таков секрет пробуждения обсидиана. Азария и Самберт писали в одном из преданий, что их учил тому «незримый отец». «Незримый отец учил нас, и мир его родной звался Илианн»…
— Сигиллан он звался, — шумно выдохнул Кангасск посреди речи Занны. — И это не его родной мир.
Исказилась летопись, переписанная много раз, или Азария и Самберт «расслышали» своего «незримого отца» неверно… какая разница: словно кусочек мозаики, пропущенный и забытый в самой середине, с щелчком встал на место, преобразив все и сразу.
…Похоже, Триаде начало поддаваться и древнее серебро…
«Миры умирают, Учитель, — мягкая волна тепла и горечи подступила к сердцу. — И я знаю теперь, почему Сигиллан так запал мне в душу. Этот мир… и Омнис в году ноль от вашего с Серегом прихода… и множество безлюдных планет в моих снах… все они несут одну и ту же печать…»
— Не перебивай! — почти огрызнулась Занна. Щеки ее так и пылали.
— Хорошо, — Кангасск послушно кивнул в ответ.
— Первые пробужденные обсидианы еще не могли гадать, — продолжила Занна, устало опустив плечи. — Они несли вожделенный покой. И растравляли интуицию. А некто незримый «говорил» с прародителями именно через нее. Всё новые и новые камни пробуждались, приручались и шлифовались. У каждого из Илианн был свой харуспекс, но был и еще один, общий для всех. О нем незримый просил особо. И каждый раз, пробуждая харуспекс для нового члена семьи, Илианн отдавали священному камню дань памяти, в благодарность за науку. Эта традиция не угасла даже тогда, когда Омнис стал стабильным и то самое «присутствие» исчезло.
Пять тысяч лет назад харуспекс Илианн стал белым, а еще через тысячу лет в нем было не узнать камня, он стал похож на дремлющее живое существо. Живое, но не похожее на ту жизнь, которую мы знаем.
