И снова Миланья провалилась в болото тьмы.
— Смотри! — нашептывала тьма. — Смотри, что грядёт…
Увидела Миланья как море огня, поднявшись где-то на востоке, идёт на землю русскую, поглощая все живое на своем пути. Увидела, как русские князья, доселе враждовавшие меж собой, создают союзы и пытаются остановить огонь, но гибнут один за другим. Увидела она и князя Ярослава и нескольких его союзников-князей! Неумолимая стена огня подступила к ним, окружила со всех сторон… Ярослав сражался отчаянно и бесстрашно, но силы были слишком неравны… И вот огонь пожрал и Ярослава и его союзников.
Дикий и беспощадный огонь выжег всю землю русскую — но то был еще не конец. С запада, оттуда, где садится солнце, на растерзанную и пропитанную кровью землю ринулись полчища псов с крестами во лбу. Никто не мог дать им отпора — нет ни сил, ни воли у тех, кто остался на выжженной земле, сопротивляться. И псы эти рвут на части то, что осталось от Руси, терзают её, добивая тех, кто еще не погиб, а затем пожирая всё без остатка.
— Погибнет Русь и не возродится больше… — возвещал нечеловеческий глас. — С рассвета придет огонь, а с заката — жадные псы. И куда ты не побежишь, всюду встретишь смерть, нигде не найдешь для себя спасения. Ибо суждено этим землям очутиться меж молотом и наковальней.
— Меж молотом и наковальней… — медленно повторила Миланья, чувствуя себя раздавленной новым знанием. — Как же отныне мне жить, ежели уготована моей дочери и мне такая участь? Лучше умереть прямо сейчас с дитем во чреве, чем потом держать на руках убитую дочь и выть, призывая смерть…
Тьма снова расступилась перед ней, даруя новое видение.
Перед взором колдуньи снова расстилалась Русь, объятая огнем — горели города и веси, а земля стала багряной от рек крови. И увидела она снова гибель князей, попытавшихся воспротивиться нашествию огня. Один за другим гибли потомки Рюрика — и вот огонь докатился до князя Ярослава. Тот вытащил меч, готовый сражаться до последнего вздоха с врагом, но случилось тут что-то удивительное — из тьмы выступил Александр и встал между огнем и отцом своим, заслонив Ярослава. И вдруг огонь остановился, а затем стал обтекать Александра, не трогая его и тех, кого он заслонил.
— Огонь не навредит огню… — прошелестела тьма.
Александр действительно был весь объят огнем, но тот не причинял ему никакого вреда. Он вытащил из ножен меч и, повернувшись на запад, встал на пути у жадных псов с крестами во лбу. Удар за ударом он рубил псов, не позволяя им проникнуть вглубь русских земель. И видела Миланья, что там, где стоял Александр, в целости сохранялась и земля и живущие на ней люди — там замирал занесенный над Русью молот, там он не касался наковальни.
— Зри дальше! — повелела тьма колдунье.
Миланью на миг ослепил яркий солнечный свет, поглотивший собою прежнее видение.
— Васса! Васса! — услышала она свой собственный голос.
Она бежала с тулупом в руках вслед за своей шестнадцатилетней дочерью, которая выскочила из избы на мороз в одном платье. Васса, охваченная волнением, бежала навстречу княжеской дружине, которая резво въезжала в ворота Рюрикова Городища. Князь Александр — статный, возмужавший и всё столь же красивый — ехал в челе дружины на вороном скакуне. Дочь Миланьи выскочила навстречу коннице и едва не оказалась затоптанной; спасла её только ловкость Александра, успевшего вовремя остановить своего коня.
— Васса! Что же ты! — вскричала Миланья, успев перепугаться до смерти.
Подскочив к дочери, она торопливо набросила на её плечи теплый тулуп. Но Васса даже не оглянулась на мать — она, стоя у стремени княжеского коня, протягивала Александру платочек из черненого полотна, на котором она старательно вышила Спас Нерукотворный. Только Миланья знала, сколько усилий и стараний пришлось приложить дочери, чтобы постараться воссоздать на отрезке материи боевой стяг Александра — изображение христианского Спасителя на устрашающе-черном полотне. Этот стяг внушал ужас врагам Александра одним своим видом! Васса не могла дождаться, когда сможет одарить князя своим рукоделием, а услышав, как во дворище кто-то зычно крикнул — «Князь прибывает!» — она, позабыв обо всем, бросилась на улицу.
Князь взирал на дочь Миланьи сверху вниз без недовольства, а с мягкой снисходительностью — так старшие братья смотрят на своих сестер-проказниц. Наклонившись в седле, он принял из рук Вассы платок, чем заставил её густо покраснеть и задрожать. Миланья, сердито сжав руку дочери, заставила её отступить назад и освободить путь князю. Знала она, что дочь её тайно любит Александра — любит, хоть и понимает, что безнадежно, неразумно и опасно это…
Тьма выпустила Миланью из своих лап, позволив ей прийти в чувство.
— Милушка! Слышишь ли меня? — восклицал Мусуд, склонившись над женой. — Отчего плачешь?
Женщина вдохнула полной грудью воздух, окончательно приходя в себя — она лежала на лавке в избе, куда её отнес супруг. Её щеки и вправду были покрыты солеными ручейками слез. Заглянув в глаза Мусуда, она издала тяжкий стон и холодными пальцами что есть силы сжала его ладонь.
— Собери всех ратников, кого сможешь найти и скорее возвращайся в Новугород! — зашептала она, преодолевая свою сердечную боль. — Любыми путями вернись туда скорее! Поспешай! Александр в опасности…
И без того встревоженное лицо Мусуда побледнело:
— О чем таком толкуешь?
— Нападут на Городище скоро… В ночи… Много их будет! — прерывисто проговорила Миланья и по её щекам продолжали катиться горькие слезы. — Ежели не успеешь, то погибнет он!
Супруг словно бы заледенел — и веря и не веря ей.
— Откуда известно? — глухо спросил он.
— Боги предвидеть дали мне это, — призналась колдунья, у нее не было сил кривить душою. — Прошу тебя, верь мне! Княжич на волоске от погибели…
Более Мусуд не колебался: оставив жену на лавке он, прихватив свое оружие, торопливо выскочил из избы. Миланье не надо было выглядывать наружу, чтобы знать — тот сейчас запряжет коня и поскачет в княжескую вотчину. Там, в отсутствие князя Ярослава, размещалась сторожевая сотня ратников под главенством воеводы, обязанная следить за порядком в стенах переславского детинца и охранять княжну с детьми. Надежда была на эту сотню! Если Мусуд приведет её к Рюрикову Городищу вовремя, то появится у княжича Александр шанс пережить ту ночь…
Отдышавшись немного, Миланья с трудом села на лавке. У нее перехватывало горло и судорожно заходилось сердце от мысли, что она отправила Мусуда на верную смерть. Глотая слезы, она закрыла глаза, призывая души своих предков и прося у них совета.
«Миланьюшка! Гляди! — послышался голос её бабки, давно умершей и истлевшей в сырой земле. — Гляди, как ниточка вьется…»
Миланья вдруг очутилась в маленькой избенке, где жила она в девичестве: темная, тесная и закоптелая горница без окон, лавки вдоль стен и прялка в углу возле печи, где бабка долгими вечерами без устали мотала пряжу. Бабка, такая же темная как стены горницы, вся сгорбленная и ссохшаяся, скорее не говорила, а скрипела:
«Видишь эти ниточки? Каждая из них вьется по-своему; тут петелька, там узелок, здесь и узор чудной получается, — приговаривала бабка, оплетая пальцы Миланьи шерстяными нитями. — Так и судьбы людские в узор переплетаются. Каждый такой маленький узелок или петелька судьбу правит. Разорвешь узелок в одном месте — и весь узор попортится, всё нарушится. Так и судьба!»
«Не понимаю, бабуля! — шептала Миланья недоуменно. — Как же судьба нарушится из-за одного-единственного маленького узелка?»
«Узелок-то маленький с виду, зато всю тяжесть мира может собою удерживать! Кто-то мнит, что судьба получается от больших решений да поступков — но то заблужденье. Судьба — то не большая дорога, где ты разглядишь все повороты. Судьба — это тропка в густой да непроглядной чащобе. Вот вьется эта тропка меж деревьев, чрез овраги да холмы, с другими тропками встречается — так и судьба вьется-вьется, то вниз человека утягивает, то поднимает ввысь, то с другими судьбами сталкивает…»
