Квентин прислушался: никакого тиканья, только что-то потрескивает в лесу.
— Отсюда я пришел в первый раз, летом, — сказал он. — Знать не знал, что есть такой Брекбиллс — думал, что очутился в Филлори.
Элис засмеялась, неожиданно громко и весело. С чего это вдруг?
— Извини… Господи, как я обожала в детстве эти книжки про Филлори.
— А ты откуда пришла?
— Вон оттуда. — Она показала куда-то в лес. — Только не через портал, как ты.
Ну еще бы. Элис, ясное дело, явилась сюда не так, как все остальные. Не иначе прибыла в призрачной кабинке для голосования или в огненной колеснице, влекомой фестралами.[10]
— Меня ведь не пригласили, — с нарочитой небрежностью сказала она, но голос у нее дрогнул. — Мой брат здесь учился, и я тоже хотела, а приглашения все не было. На первый курс я уже опаздывала — я ведь на год старше тебя… Еще год, и у меня совсем не осталось бы шансов.
Квентин никогда бы не подумал, что она старше его.
— От Урбаны до Покипси я доехала на автобусе, а оттуда взяла такси, сколько дороги хватило. Ты заметил, что здесь совсем нет проезжих дорог? Ближайшая — это автострада штата Нью-Йорк. — Квентин впервые слышал от Элис такую длинную речь. — Вышла непонятно где, на обочине, и последние пять миль шла пешком. Заблудилась, ночевала в лесу…
— Как это в лесу? На земле?
— Надо было, конечно, палатку взять или что-то вроде. Я ничего не соображала тогда, истерика накатила.
— А брат разве не мог тебя встретить?
— Он умер.
Она сказала это чисто информативным тоном, но Квентин опешил. Надо же — брат, да еще и умерший… Значит, она не какое-нибудь волшебное существо?
— Слушай, Элис, это бессмысленно. Ясно же, что ты на курсе умнее всех.
Она отвела его комплимент нетерпеливым движением плеча, продолжая смотреть на Дом.
— Значит, ты пешком пришла? А они что?
— Не могли поверить. Считается, что самостоятельно Дом невозможно найти — тут ведь кругом тонны древнего волшебства. Если применить правильные чары, видно, что весь здешний лес пылает, будто его подожгли. А тут я заявляюсь, как бродяжка бездомная: в волосах прутья, да еще проревела всю ночь. Профессор Ван дер Веге сжалилась надо мной: напоила кофе и позволила сдать экзамен в индивидуальном порядке. Фогг не хотел, но она на него надавила.
— И ты прошла.
Элис опять повела плечом.
— Я все-таки не въезжаю: почему тебя не пригласили, как всех остальных?
Элис молчала, сердито глядя на затянутую дымкой луну. Щеки у нее стали мокрыми: наверно, Квентин нечаянно произнес вслух то, что не давало ей покоя с самого начала учебного года. Не он один чувствует себя здесь аутсайдером, с запозданием дошло до него. Элис не просто соперница, рвущаяся победить за счет его душевного равновесия. Она такой же человек с собственными чувствами и надеждами. У нее своя история и свои ночные кошмары. По-своему она такая же несчастная, как и он.
На них падала тень гигантской, косматой, заметенной снегом голубой ели. Мы ж Рождество пропустили, вдруг спохватился Квентин. Не по брекбиллсскому времени, а по реальному. Во всем мире Рождество два месяца как отпраздновали, а он и не вспомнил. Родители что-то такое говорили по телефону, но ему тогда было не до того. Интересно, что Джеймс и Джулия делали на каникулах? Они собирались все втроем ехать в Лейк-Плэсид — там у ее родителей домик.
До чего же ему тогда есть дело, раз даже Рождество ничего больше не значит? Опять пошел снег, запорашивая ресницы. На кой черт, если подумать, они так пашут? Ради знания? Ради власти? Сплошные абстракции. Настоящий ответ где-то рядом — вьется, да не ухватишь.
Элис поежилась и обхватила себя руками.
— Это все равно, как ты тут оказалась, — неуклюже проговорил Квентин. — Я рад, что ты с нами. Мы все рады. — Он обнял ее поникшие плечи. Она в ответ не прислонилась к нему, но и припадка, чего он опасался, с ней не случилось. — Пошли-ка назад, пока Фогг совсем не взбесился. Завтра у нас экзамен — если не выспишься, никакого удовольствия не получишь.
Экзамен сдавали утром, в третий понедельник декабря. Два часа на письменную часть, два на устную. Практических чар от Квентина почти не потребовалось. Сидя в пустом классе с тремя экзаменаторами — двумя брекбиллсскими и одной приезжей, говорившей то ли с германским, то ли со швейцарским акцентом, — он произносил заклинания на староанглийском, опознавал словесные формулы и разными пальцами выписывал в воздухе разной величины круги. С белого неба за окнами сыпал снег. Скукота, в общем, никакого адреналина.
Утром следующего дня каждому под дверь просунули результаты — на толстой кремовой бумаге, используемой обычно для свадебных приглашений. Квентин и Элис сдали, а Пенни нет.
В конце декабря всех распустили на каникулы. Квентин сам не знал, почему родной дом так пугает его, но потом понял. Не дома он боялся, а того, что его не возьмут обратно. Запрут дверь в тайный сад, и все. Сам он никогда ее не найдет среди плюща и сплошной каменной кладки — придется ему навсегда остаться в реальном мире.
В конце концов он все же отправился домой на пять дней. Знакомый домашний запах — смесь стряпни, масляных красок и пыльных ковров, — и отчаянно веселая мамина улыбка, и заросший радостный папа снова сделали его прежним Квентином, ребенком, который всегда будет жить в невыметенном углу его взрослой души. Он поддался старой иллюзии, говорившей: зачем тебе уходить куда-то? Это и есть твоя настоящая жизнь.
Но длилось это недолго. Разве мог он променять свою комнату в башне на старую бруклинскую спальню с облупившейся штукатуркой, зарешеченным окном и видом на крошечный огороженный кусочек земли? Безразличие и вежливое любопытство родителей были равно невыносимы ему. Он перешел жить в иной, сложный и загадочный мир за пределами их понимания.
Домой он прибыл в четверг, в пятницу послал эсэмэс Джеймсу, в субботу утром встретился с ним и Джулией на заброшенной пристани у Гоэнуса. Трудно сказать, чем им так нравилось это место: может быть, одинаковой удаленностью от всех трех домов и еще уединенностью. Сначала проходишь по упирающемуся в канал тупику, потом перелезаешь через железную загородку. Все, что находится у воды, имеет свою привлекательность, какой бы застойной и грязной эта вода ни была. Можно сидеть на бетонных надолбах и кидать гравий в подернутый радужной пленкой Гоэнус. На том берегу торчал сгоревший кирпичный склад — чье-то элитное жилье в будущем.
Квентин был рад повидать снова Джеймса и Джулию, но еще приятнее было смотреть со стороны на себя самого и отмечать, как он изменился. Брекбиллс исправил его. Он уже не тот лох, каким был в день своего ухода, не второй номер при Джеймсе, не надоедливый ухажер Джулии. При первых приветствиях и объятиях он обнаружил, что Джеймс для него больше не лидер, а любовь к Джулии, хоть и не прошла целиком, преобразилась в тупую, почти неощутимую боль; рана зажила, но осколок еще сидел в теле.
