В трактире, однако, становилось уже скучновато. Дождь наконец-то успокоился, и Рэлек решил немного прогуляться. Благо, до встречи с Нейтом времени оставалось еще порядочно. Заблудиться он не боялся: когда привыкнешь к хаосу застройки южных городов, в Глете с его параллельно-перпендикулярными улицами, даже если захочешь — не заплутаешь. Про «Жаркий час» разузнал заранее и был несколько озадачен услышанным. Оказалось, Щербатый пригласил его… в банный дом. Воистину, мир перевернулся: Красавчик Ангвейл спивается в кабаках, а Нейт назначает встречи в заведениях, милых сердцам франтов и щёголей. Впрочем… почему бы и нет? Можно воспользоваться случаем и смыть с себя наслоения пота и дорожной пыли, едва тронутые умыванием в «Тёмном Прыгуне». Дать опытным банщикам отскрести себя до звонкой чистоты, потом пусть цирюльник пострижёт волосы и сбреет это жалкое подобие бороды… или наоборот, позволить бороде отрасти погуще, чтобы скрыть…
«Сила бесовская, о чём я думаю?! Отказаться сводить татуировку, чтобы теперь прятать её под бородой! Я что, беглый каторжник?! Какого беса?!»
Он твёрдо решил, что надоевшие волосы с лица сбреет напрочь. И прятаться под капюшоном больше не станет — пусть все, кому до этого есть дело, думают, что хотят. Сегодня он встретится с давним приятелем, они вместе выпьют по кружечке пенистого эля, вспомнят былое, снова выпьют…
Похоже, погода шла на поправку. В обложных тучах над головой наметились многообещающие прорехи, вокруг заметно посветлело, и умытый Глет уже не выглядел таким мрачным и безлюдным, как несколько часов назад. Рэлек неспешно отшагал пару кварталов и остановился, привлеченный яркой вывеской над огромными решётчатыми окнами: «Радмиц и сыновья». Имя показалось ему знакомым, а секунду спустя он уже вспомнил, где его слышал.
«Уж не тот ли Радмиц, на которого Дмирт работает?»
Первым порывом было заглянуть в лавку и потешить свое любопытство, но, рассудив здраво, он от этой затеи отказался. Кроме взаимного недоверия ничего, в сущности, не связывало Рэлека ни с приказчиком, ни с его людьми. Он-то уже понял, почему так вышло, но… не прощения же просить теперь у них, в самом деле, за то, что сами же они невольно обманулись в своих подозрениях.
Вот только случай — известный шутник. Коли уж решил поглумиться над людьми, то делает это со всей присущей ему выдумкой. Пока Рэлек раздумывал, стоя перед лавкой, двери открылись и на пороге появился лёгкий на помине Дмирт. Как обычно хмурый и чем-то озабоченный, он бросил на торчащего посреди улицы зеваку быстрый взгляд… и буквально примёрз к месту. Лицо тобургского купца окаменело, он будто живого скрайта перед собой увидел или призрак давно почившего дедушки. Рэлеку тоже отчего-то не по себе сделалось. Чтобы хоть как-то сгладить возникшую неловкость, он коротко поклонился Дмирту и, отвернувшись, пошёл прочь, чувствуя себя очень глупо. Вот же угораздило, в самом деле, пересечься… будто нарочно всё вышло. И Дмирт, может статься, именно так и подумал.
Небо над городом всё прояснялось, но настроение снова пошло на убыль. Оставалось надеяться, что хоть встреча в «Жарком часе» сможет его поправить. Мысли о холодном пиве согревали душу.
* * *
«Жаркий час» и впрямь оказался горячим местечком. Клубы белого пара, кипяток в бронзовых тазах, безжалостно-деликатные руки банщиков и массажистов. Нейт охал, не смущаясь, а потом, когда на сложенную вдвое простыню лёг Рэлек, начал громко ругаться:
— Чтоб ты лопнул, Тихоня! Молчишь, как неживой! Если тебя не пытают, на кой ляд терпеть?! Кого ты своей терпелкой тут удивишь, пень жареный?! Где ещё постонать в удовольствие, как не в бане?!
— Привык, — сквозь зубы выцедил Рэлек.
— Привык он, — Нейт нахмурил брови, а потом расхохотался в голос. — Тихоня, лесная твоя душа, ты всё тот же! Я тебя, заразу, сразу узнал! Ни капли не изменился!
— Все меняются, — краем глаза Рэлек видел, как к Щербатому подошёл мальчишка-прислужник и что-то шепнул ему на ухо. Тот поморщился с неудовольствием и жестом отослал паренька прочь. А потом порывисто поднялся:
— Точно, дружище! Все меняются, кроме тебя, упыря! И нашего полковника… Но об этом после. Ты уж извиняй, тут одному барану неймётся. Уверяет, будто жить не сможет, парой слов со мной не перекинувшись. Так что, оставлю тебя одного. Клянусь, ненадолго оставлю. А ты, парень, — он с чувством хлопнул по плечу здоровяка массажиста, — давай, работай! И смотри, пень жареный, не жалей гостя — жалость ему хуже яда!
Нейт вышел, а Рэлек положил голову на руки, закрыл глаза и расслабил мышцы. Умелые пальцы прошлись по его спине, сильно, но осторожно сдавливая, растирая и разминая. Пахло древесной смолой, травами, ароматными маслами и настоящим душистым мылом — именно так, наверное, пахнет чистота. Где-то за стеной неразборчиво говорили люди, шлёпали по мраморному полу босые ноги. После парной и первой опрокинутой кружки чуть кружилась голова и клонило в сон. Руки массажиста продвигались всё выше и выше… вот они пробежались по рукам… взялись за плечи…
* * *
…Пальцы впиваются в плечо, сжимают его, будто клещами. Рывком вздергивают вверх… Испуганный вскрик немедленно обрывает хлёсткая пощёчина…
– Не визжи, дура! Целее будешь!
Грубый мужской голос… Незнакомый голос! Их двое в комнате: один коренастый и широкоплечий, на румяном лице широкая улыбка, в которой недостаёт переднего зуба; другой сухощавый, чубатый, с огромным носом — вылитым клювом хищной птицы — чем-то очень раздражённый… Ой, мамочка, кто они?! Откуда?! На теле же только исподнее! Стыд то какой!..
— Шевелись! — одеться не дают, рука чубатого уже толкает через дверь прямо в горницу. Там ожидает ещё один: высокий, стройный, по-своему даже красивый… но какой-то холодной, страшной, отталкивающей красотой. Взгляд серых глаз, кажется, смотрит сквозь тебя, не видя.
— Кто ещё в доме? — спрашивает высокий.
— Брат, — шепчешь ты… и только теперь спохватываешься: — Брат… Где мой брат?!
— О нём не тревожься, красавица, — улыбается коренастый крепыш, от его улыбки по коже бегут мурашки, сжимает сердце недоброе предчувствие. А серые глаза-кинжалы колют насквозь и словно оценивают… Как вещь оценивают. Выносят приговор. И утверждают его кивком головы.
— Давай, двигай ножками! — чубатый носач тащит из горницы в сени. Там у стены скорчилось обнаженное по пояс, недвижное тело…
— Бра-а-ат!.. — сквозь пелену слёз мнится: лежащий пошевелился в ответ, но сердце уже не верит в чудо. Сердце уже понимает — беда непоправима!
Пальцы-мучители чуть не выламывают плечо новым рывком. Возглас боли всё же срывается с губ, но ответом ему слышна уже не брань. Хуже. Кто-то смеётся, глумливо и жестоко — то ли двое, то ли трое из тех, что ещё стоят во дворе, держа наготове самострелы. Ещё один рывок… клещи чужих пальцев неожиданно разжимаются и ты летишь с крыльца… Навзничь — на ковер из цветущего белого вереска…
