Уважением. Не за мои возражения против убийства Второй, это уж точно, но за готовность принять второй удар.
— Наконец-то, — рычит Генерал. — И на тебе есть кровь.
Смотрю на свои ладони. Бледные, мягкие и чистые. Вспоминаю, как наблюдал за смертью Второй. Мои руки должны быть покрыты кровью. На этой мысли гнев рассеивается, и приходит другое, более страшное чувство…
Безысходности.
— Прости, что пререкался с тобой, — говорю я, опустив глаза. — Конечно, ты прав.
Чувствую, как Генерал смотрит на меня еще мгновение, словно решая, что со мной делать. А потом, не говоря ни слова, выходит из квартиры, небрежно наступая на то место, где Иван дал истечь кровью Второй.
Падаю на четвереньки, задыхаясь. Как долго я продержусь вот так, живя среди тех, кого я больше не понимаю?
А в «Эшвуд-эстейтс», тем временем, закатили в честь Ивана банкет.
Во всех стандартных загородных застройках обычно предусмотрены общие залы для проведения местных вечеринок. После убийства Первой прошло три года, и наш общий зал все это время пустовал. Народ с окрестности все выходные отдраивал зал от пыли, двигал большие столы и готовил еду.
Прошлый праздник я «проспал». Жаль, мне не дано проспать и этот.
Генерал толкает речь, описывая мужество Ивана на поле боя. Затем прикрепляет к его груди медаль в форме могадорского меча. Иван глупо ухмыляется, пока мои соседи восторженно аплодируют. Про то, что я раньше всех прибыл к убежищу Второй — даже не упоминают, как и о тех воинах, что не вернулись домой. Отцу некогда думать о подстреленных Конрадом Хойл на улицах Лондона. На слабых нет времени.
Тихонько ускользаю, бросая недоеденный ужин, и, вернувшись домой, наслаждаюсь беззвучным сумраком своей комнаты. Если вспомнить испепеляющие взгляды, которыми прожигал меня отец с самого Лондона, можно не сомневаться, что он будет только рад моему раннему уходу. Пока меня нет, отец может притворяться, будто Иван и есть его истинный чистокровный сын. Им обоим это по душе.
Ночной воздух приятен и свеж, но я закрываю окно, желая отгородиться от шума банкета. Прищурившись, всматриваюсь в свет, льющийся из окон общего зала, где мои соседи веселятся на самом крупном празднике со времен нашего прилета на Землю. Празднике, в честь хладнокровного убийства невооруженного ребенка.
Отворачиваюсь от окна и натыкаюсь на стоящую посреди моей комнаты Первую. После Лондона это ее первое появление. От нее веет холодом и осуждением, куда более страшным, чем все пренебрежительные взгляды, брошенные отцом.
— Ты смотрел, как ее убивают, — укоряет Первая.
Сжимаю виски и зажмуриваюсь, желая, чтобы она исчезла. Но открыв глаза, обнаруживаю ее на том же месте.
— Из какой бы части моего мозга ты не вылезла, — огрызаюсь я, — вали обратно и не доставай меня.
— Ты бы мог хотя бы подтолкнуть ей пистолет ногой, — говорит Первая, будто не слыша. — Дать ей шанс отбиться.
Этот сценарий изводил меня: маленький дурацкий пистолетик у моих ног, совсем недалеко от Второй. Я и так и этак проигрывал в голове возможности, пытаясь оправдать свой страх в тот момент тем, что это было чувством самосохранения. Что у Второй не было ни единого шанса выбраться из комнаты живой, помог бы я ей или нет. Но это знание не делает меня менее трусливым.
— Они ее все равно бы убили, — отвечаю я дрожащим голосом. — А потом и меня вслед за ней.
— Так вот что тебя на самом деле заботило! — закатывает глаза Первая. — Спасение собственной шкуры.
— Умри я, что бы стало с тобой? — спрашиваю я, повышая голос. Хочу, чтобы до Первой наконец дошло.
— Я и так уже дохлая, тупица.
— Уверена? Потому как сейчас ты без сомнения торчишь тут и заставляешь меня чувствовать себя еще хуже. Мне жаль, что я не смог спасти Вторую, но…
Меня прерывает тихий стук в дверь. Я так отвлекся на Первую, что даже не слышал приближающихся с лестницы шагов. Не дожидаясь приглашения, мама медленно открывает дверь, на ее лице написано беспокойство. Интересно, как много она услышала из моего разговора с «воображаемой подружкой»?
— С кем ты разговаривал? — спрашивает мама.
Украдкой бросаю взгляд на то место, где секунду назад стояла Первая. Но ее там уже нет, ушла обратно в мою голову.
— Ни с кем, — резко отвечаю я, садясь в ногах кровати. — Чего ты хотела?
— Хотела тебя проведать, — говорит мама и нежно берет меня за подбородок. Рассматривает начинающий желтеть синяк на челюсти, корочку от болячки на нижней губе. — Он не должен был этого делать.
— Я проявил непослушание, — легко ложится на язык формальный ответ на один из упреков Генерала.
Мама садится на кровать рядом со мной. Мне кажется, она хочет сказать что-то еще, но не может подобрать слов.
— Он рассказал мне, как все было, — нерешительно начинает мама. — Про тебя и того ребенка-Гвардейца. Он хотел отослать тебя в Западную Виржинию, но я его отговорила.
В горах Западной Виржинии у нас есть база для проведения интенсивных тренировок. Я слышал, что эти «тренировки» на самом деле круглосуточное вкалывание в подземных тоннелях. Для чистокровных, таких как я, отправиться туда равносильно тому, как люди отправляют своих детей-подростков в военные училища.
— Спасибо, — отвечаю я, не вполне понимая, почему мама мне все это рассказывает.
Она встает, подходит к окну и смотрит на огни банкета.
— Возвращайся к учебе, — говорит мама тихо. — Расти сильным. И в следующий раз, когда у тебя будет шанс разделаться с Гвардейцем, сделай это.
Мама встает передо мной на колени, берет мое покрытое синяками лицо в ладони и смотрит мне в глаза умоляющим взглядом.
С разочарованием смотрю на нее в ответ, чувствуя, что она хочет что-то добавить.
— Хорошо, мама, — отвечаю я. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает его, так и не сказав ни слова.
Я образцовый молодой могадорец.
Целиком сосредоточен на учебе. Инструкторы не нахвалятся на мое толкование Великой Книги, моя преданность могадорскому прогрессу вне сомнений. Курс по «продвинутому тактическому планированию» заканчиваю с лучшими результатами в классе. О моем итоговом сочинении на тему, как партизанские силы могадорцев могут сокрушить хорошо защищенный земной город с минимальными потерями среди могадорцев, говорят как о работе, которую мог бы написать мой отец в юные годы.
— Ваш сын вселяет в меня уверенность в будущем процветании наших военных сил, — подслушиваю я разговор одного из моих инструкторов с Генералом. Отец отвечает лишь мрачным кивком. После тех событий в Лондоне мы с ним ни разу не разговаривали. С тех пор прошло уже два года.
