— А на кой мне твоя бумага?
Снова послышалось сопение, шуршание, и из дупла появилась всклокоченная совиная голова. Она подозрительно огляделась по сторонам, а затем спросила:
— Ты кто?
— Парень.
— Вижу, что не баба. Зачем пожаловал? Какую бумагу нужно?
— Налоговую декларацию. А то не спится, — съязвил молодец.
— Оброк, десятина? — невозмутимо уточнила птица.
«Ишь ты, — подумал Санька. — А все говорили, при царе плохо жилось. Налог-то всего десять процентов. А у нас…» Он снисходительно посмотрел на сову и усмехнулся:
— Да шучу я, шучу. Никаких мне бумаг челобитных или грамот не надобно. Еще одна писательница нашлась. Да я и сам, если хочешь знать, сочинять умею. Делов-то.
Раздался резкий удар, потрясший дерево. Это захлопнулся вход в дупло. Снова скрежет, невнятное бормотание, шум, и сова появилась откуда-то сверху. На голове у нее красовалось нечто, очень похожее на чепчик с большим козырьком. Этот невообразимый фасон привел Саньку в совершеннейший восторг, он хихикнул, но тут же прикусил язык, так как вид у совы был чрезвычайно мрачный.
— Не вижу ничего смешного. Днем солнышко слишком ярко светит, и от этого зрение портится, — прошипела птица, заметив, что паренек еле сдерживает смех. — Сейчас мы посмотрим, какой ты грамотный. Я тебе пару слов наговорю, а ты попробуй их на бумаге изобразить.
Она протянула Саньке клочок бумаги, перо и чернильницу.
— Пиши: «Царь-батюшка. Нижайше бью челом и сознаюсь в прегрешениях своих, а потому смиренно отдаюсь в руки ваши и с радостью приму любую кару». Написал? Внизу крестик поставь. Можешь еще большой палец послюнявить, в пыль обмакнуть да в уголке приложить.
Подождав, пока Санька закончит «диктант», сова выхватила у него из рук записку, прочитала, удовлетворенно ухнула и взлетела на ветку повыше.
— Гляди-ка, буковки выводить и в самом деле умеешь. Но, кроме этого, нужно еще иногда головой думать. Я эту челобитную сейчас стражникам отдам. Вон они, как раз с горки спускаются. Посидишь у них в холодной, ума-разума наберешься.
— Ты чего? Я ж тебе ничего плохого не сделал. Ну, пошумел немного. А ты сразу стражников.
— Нечего над старшими издеваться. Я, будет тебе известно, на всю округу самая умная. Народ кругом темный, безграмотный. Вот я людям и помогаю: за них бумаги составляю.
— Без бумажки ты букашка…
— Вот именно. Меня каждая собака знает, и я про всех все знаю. Ко мне отовсюду приходят. Уважают. Каждый чем может благодарит. А тут какому-то мальчишке скучно стало. Шутник выискался. Теперь моя очередь пошутить.
Санька перепугался. Он уже знал, с какой скоростью здесь вершится суд и чем обычно это заканчивается. Сейчас его, с этой бумагой, да к царю; у того плохое настроение, и все, называй последнее желание. Об этом даже думать не хотелось. Нужно было срочно исправлять свой промах.
— А я вот слышал, что вы — самые мудрые птицы на свете, — начал он от осознания неминуемой опасности заливаться соловьем. — Тыщу лет живете. Все знаете.
Он принялся расхваливать весь совиный род и так разошелся, что назвал их промежуточной ступенью между животными и человеком, по ходу дела сделал маленькое историческое открытие, сообщив, что именно они, совы, с древних времен воспитывали всех известных философов, а заодно (жалко, что ли) музыкантов, литераторов и художников.
Сова, уже было приготовившаяся лететь, остановилась, склонила голову набок и принялась слушать весь этот бред, закрыв глаза. Наконец она встряхнулась и кинула бумагу вниз:
— На, забери. Пользуйся моей добротой, поросенок несчастный.
— Согласен на хрюшку, — облегченно вздохнул парнишка; гроза, похоже, миновала. Он вытер рукавом вспотевший лоб и беспечно махнул рукой: — Хоть мышом назови, лишь бы на завтрак не съела.
— Нет, ты точно непутевый. Ты откуда такой взялся и как дальше жить собираешься? Слово, вслух сказанное, на человека сильно повлиять может, и если назвать человека несколько раз свиньей, так он обязательно захрюкает. Хотя чего я объясняю; молодежь нынче старших не слушает, больше граблям, что под ногами валяются, верит. Вот ты хоть и грамотей, а пишешь-то с ошибками. А еще колечко надел, — ворчливо проговорила птица, взмахнула крыльями и, не сказав больше ни слова, улетела.
* * *
Что люди умеют лучше всего, так это создавать себе проблемы. Проводив взглядом сову, Санька посмотрел на колечко. Действительно, раз оно волшебное, то должно ему всячески помогать; сейчас, к примеру, показать короткую дорогу на болото. Недолго думая он повернул прямо в лес.
Но как аукнется, так и откликнется, и, двигаясь наугад, можно запросто очутиться в глухомани. В такую чащу попадать ему еще не доводилось. Настоящий медвежий угол, темный и мрачный, по которому можно кружить всю оставшуюся жизнь, но так и не найти выхода.
Когда не знаешь, что делать, главное — не суетиться. Неприятности, если не обращать на них пристального внимания, сами потихоньку начинают исчезать.
Вот и теперь. Еще немного борьбы с буреломом, и появилась поляна, а на поляне — избушка. Кривая, косая, но еще довольно-таки крепкая. Из трубы шел дымок. А как пахло! На крылечке сидела старуха, а возле нее стояло пять козлов.
— Здорово, бабуля! — обрадовался Санька.
— Здравствуй, касатик. — Взгляд из-под седых бровей был цепкий, и выдержать его стоило большого труда. — Куда путь держишь?
— Да вот, прикинь, старая, заблудился. А ты что, тут живешь?
— Живу родимый, живу, — закивала та в ответ.
— А что это у тебя за стадо такое козлиное? Толку-то с них. Даже молока не дают.
— Не дают, не дают, касатик, — снова согласилась бабка. — Но ведь не одним молоком жив человек. Слышал небось, любовь зла…
— Бабуся, ты что, серьезно? — Санька озадаченно смотрел то на старуху, то на козлов.
— Тьфу на тебя, полоумный, — плюнула бабка. — Ишь чё удумал, негодник. Это ведь и не козлы вовсе. Вот этот, черненький, — принц заморский. А это леший из соседнего леса. Он самый первый ко мне сватался. — И она указала на старую животину с длинной белой бородой, ласково потрепав его по голове. Тот радостно заблеял и начал тереться о ноги.
— А почему же они тогда не в человеческом облике?
— А потому что когда человек не любит, а просто пристает, то он козел.
— Ну, бабуля, ну, уморила, — расхохотался Санька. — Ты меня извини, но неужели у тебя еще ухажеры есть? Тебе же лет девяносто.
— Тыща девятьсот с хвостиком в прошлом годе стукнуло. Я девица хоть куда и возраста своего не стыжусь. Не веришь? Тогда гляди. — И она вдруг крутанулась на месте как волчок. То, что произошло потом, запросто могло свести с ума и более стойкого человека. Вместо старухи на крыльце стояла красавица. И какая. Молодая, с тонкой талией, высокой грудью. Лет шестнадцать, не больше.
