— Я потратил много золота, подарил двух годных для рождения детей девственниц и каурого дорасского жеребца, — заявил он. — И теперь двое посланцев урултая на нашей стороне, и еще один не будет чинить препятствий первым двум.
— Но их шестеро, — удивился Имур. — Надо было одарять четверых!
— Не все так просто, — усмехнулся Ритан. — Ты словно не знаешь? Они будут заседать, пить горький чай и потеть в толстых халатах до тех пор, пока не придут к общему решению. Те, кто принял подарки, предложат их часть остальным, а те либо согласятся, либо потребуют еще. Если хотя бы двое из шести приняли деньги, то все, можно считать, что решение уже легло под копыта нашим коням. И единственное, что может измениться, — цена этого решения.
— Айриэлла сказала посланцам, что Дайрут хотел, чтобы мы ухаживали за нею, — отметил Коренмай. — Это очень важно — последняя воля хана. Чтобы пойти против нее, урултаю нужно будет доказать, что мы как-то причастны к смерти Дайрута или что мы идем против законов и обычаев степи.
— Значит, все должно решиться в нашу пользу, — сказал Имур и, коротко поклонившись, заявил: — Тогда мне нужно идти. В лагере целую ночь и день не происходило ничего странного, думаю, сегодня точно или нападут демоны, или случится еще какая-нибудь гадость.
Он вышел наружу.
Айра смотрела ему вслед и думала о том, как же хорошо, когда можно все разложить и решить так просто. Имур восхищал ее тем, что не занимался интригами, он просто жил, и жил так, как считал правильным — на его пути не существовало выбора между плохим и худшим. Если он встречался с чем-то неприятным, то просто находил лучший вариант и добивался его.
Она слышала о том, что Имур не гнушался убийствами и пытками, что для Дайрута он сам и его люди выполнили немало дурнопахнущих заданий. Но сам Имур при этом каким-то образом все равно оставался чистым, его уважали за то, что он не шел против своих правил.
Сама Айра порой ненавидела и даже презирала себя, и потому простота Имура восхищала ее, и иногда ей хотелось быть такой же.
Ритан и Коренмай долго спорили, нужно ли попытаться еще что-то предложить посланникам урултая. Однако спор этот, на взгляд Айры, был совершенно бессмысленным — они не собирались ничего делать, а вся эта «риторика», как ее назвал бы Парай Недер, просто помогала ждать.
Глубокой ночью прибежал Усан и позвал Коренмая.
Тот ушел и вернулся под утро.
Старики просили еще золота, четырех скакунов, двух девственниц и одну красавицу постарше, знающую, как ублажить зрелого мужчину.
Айра даже не пыталась возмутиться — она очень устала.
Ритан обрадовался — цена показалась ему разумной.
Пока в Орде все оставалось по-старому, только вместо Дайрута ханом теперь считался не родившийся ребенок Айры, которого заранее считали мальчиком, а управлять его владениями и армиями должны были Ритан, Коренмай и Имур, каждого из которых обязали присматривать за остальными.
* * *
Демоз летел над опустошенным Осколком и размышлял о том, насколько же уродливые и странные формы приобретает сущее, когда уходит далеко от Хаоса и долгое время остается предоставленным само себе.
Огненная купель Хаоса, неупорядоченная и беспредельная, несущая в себе все — это было самое прекрасное, что знал Демоз.
Он появился на свет демоном, он прошел от слабого «зародыша», одного из многих созданий Хаоса, до матерого и хитрого бойца, который был быстрее, умнее и коварнее остальных. В схватке даже с могучим магом он мог оглушить противника, а затем высосать из него жизнь и душу, забирая себе все силы жертвы.
Раньше Демоз искренне не понимал, зачем жизнь всем этим людям, оркам, эльфам, и лишая их существования на уродливых Осколках, искренне считал, что помогает разным существам, освобождая от заблуждений и бесцельной жизни.
Однако становясь все более и более опытным, находя в себе силы подняться над остальными демонами и в чем-то даже заглянуть туда, куда заглядывать не полагалось, он начал многое понимать. Он вдруг осознал, что является частью чудовищной силы, но именно силы, одной из многих.
Для него Хаос являлся всем потому, что любой демон навсегда остается частью создавшей его стихии. Но были и другие существа, совсем иные, те, кто ценил нечто другое и жил иначе, черпая силу в других источниках.
А еще Демоз видел, как Бегемант, дьявол, который должен направлять его, вести в бой и рушить миры, возвращая их в Хаос, становится другим. Это ранило демона, показывая одновременно и то, что можно быть другим, и то, насколько это страшно и неприятно.
Демоз собирался завершить то, что не мог или не хотел взять на себя Бегемант. Остальные демоны готовились к схваткам, а он учился иным вещам, он пробовал выполнить работу, которая была по силам только дьяволу, самому совершенному созданию Хаоса.
И у него почти получалось.
На цветущий мир, к которому стремился безжизненный осколок дьявола Бегеманта, уходил один отряд за другим — бесы, черти, адские гончие, а порою и демоны из наиболее слабых.
Для них создавали проходы через астрал, и поскольку никто не защищал Осколок, не было Владыки, который мог бы встать на пути, эти отряды сеяли смерть, страх и разрушение. Чувствуя приближающийся Хаос, многие из смертных сходили с ума, другие же были слишком близко к грани безумия и колебались на ней, время от времени переступая.
И Демоз видел это, чувствовал происходящее, он словно прикладывал руку к шее беспомощного мира и прижимал когтем тонкую голубую жилку, бьющуюся под кожей.
Но у него не было сил и знаний для того, чтобы пережать ее или разорвать, — он оставался всего лишь демоном, первым из них, но тем, кто никогда не сможет возвыситься еще сильнее.
И это безумно злило.
Стены столицы империи, что показались над горизонтом, ошеломили Дайрута, а вовсе не порадовали.
Он шагал по дороге, чувствуя запах гнили и разложения, исходящий и от города, и от тех, кто топал в том же направлении. Туда же, куда и бродяги, шли десятки людей, и ничуть не меньше стремилось им навстречу.
И все, каждый, от старика до ребенка, были мрачны и сосредоточены.
Дайрут помнил, что даже в последние дни Империи у ее жителей бывали поводы усмехнуться или поддержать друг друга, но сейчас никто не собирался утешать даже близких.
Над городом словно висела тьма, и те, кто шел внутрь, и те, кто выходили из широких ворот, казались подавленными и побежденными. Даже кочевники и варвары, отличить которых порою было не так просто — многие вырядились в одежды, купленные здесь или снятые с погибших врагов, — выглядели мрачными и отчаявшимися.
