— Мне все равно, пойдете вы со мной или нет, но решайте скорее. Если мы отправимся в храм, нам надо воспользоваться темнотой. — Она огляделась, затем подошла к столу, на котором в окружении стаканов стоял графин с бренди, налила в один из них и сунула стакан Коррогли. — Для храбрости.
Пристыженный, он выпил бренди одним глотком, налил себе еще и, потягивая напиток, принялся обдумывать положение. Из уклончивых ответов Дженис он выяснил, что Кирин была храброй женщиной, которая отважилась противостоять Земейлю, и вновь устыдился собственной трусости. Какой же он адвокат, если отказывается заботиться о благе своего подзащитного. Быть может, причина заключалась в бренди или в том презрении, которое он испытал по отношению к себе, но, так или иначе, Коррогли внезапно ощутил прилив мужества. Он сообразил, что, если ничего больше не предпримет для спасения Лемоса, ему придется менять профессию.
— Ладно, — сказал он, снимая с вешалки плащ. — Я готов.
Он ожидал, что Дженис одобрит его поступок, но та лишь буркнула:
— Будем надеяться, что вы раздумывали не слишком долго и мы не опоздаем.
Дорога к храму была вымощена громадными серыми плитами; на протяжении нескольких миль она тянулась вдоль берега, а потом поворачивала в глубь суши, в направлении долины Карбонейлс, где господствовал Гриауль. По слухам, место для храма выбирали с таким расчетом, чтобы он находился на воображаемой линии взгляда дракона. У храма дорога значительно расширялась, как будто ее строители предвидели, что путникам вовсе не захочется приближаться к мрачным стенам. Коррогли отнюдь не был исключением. Стоя перед воротами и разглядывая огромный замок в виде дракона, высокие черные стены, увитые виноградными лозами, на которых покачивались похожие на орхидеи пышные цветки оттенка сырого мяса и островерхие крыши, что маячили во мраке колдовскими подобиями гор, он чувствовал себя не представителем правосудия, а ничтожным, до смерти перепуганным насекомым. Даже светлая ночь не смягчала того отталкивающего впечатления, какое производил храм; плеск волн заставлял Коррогли ежеминутно вздрагивать от страха. Будь он один, он бежал бы без оглядки, но взгляд Дженис удерживал его от бегства, напоминая ему об отчаянии, что словно навеки застыло в глазах Лемоса. Он уверял себя, что ее храбрость проистекает из невежества, но никак не мог отделаться от чувства стыда.
Дрожащей рукой он отпер замок, и ворота распахнулись с такой легкостью, что Коррогли показалось, будто храм — или дух, который им правит, давным-давно поджидал его. Следом за Дженис, которая шагала с зажатым в кулаке ножом, он двинулся по тропинке, что вилась среди кустов, усыпанных спелыми ягодами, и низкорослых разлапистых деревьев, черная листва которых слегка отливала зеленым и была столь плотной, что Коррогли различал впереди только крыши зданий. Ветер сюда не проникал, и было так тихо, что всякий шорох отдавался в ушах громом. Адвокату казалось, что он слышит стук своего сердца. Лунный свет ложился на листву, заставляя ее блестеть, и отбрасывал на плиты причудливые тени. Коррогли чувствовал, что задыхается, что легкие его не воспринимают здешний воздух; он знал, что это ощущение возникает из-за терзающего его страха, но был бессилен справиться с ним. Он старался смотреть только вперед на широкую спину Дженис и силился собраться с мыслями, но чем ближе они подходили к покоям Земейля, тем явственнее он ощущал, что за ним кто-то наблюдает — кто-то огромный и неизмеримо могущественный. Ему вспомнилось, как Кирин и Мириэль описывали Гриауля; мысль о том, что на него взирает дракон, повергла Коррогли в панику. Он сжал кулаки, стиснул зубы. Горло свело судорогой, тени между растениями словно обрели материальность, и он вообразил себе, что на них с Дженис вот-вот накинутся ужасные твари, отвратительные порождения тьмы.
Когда они очутились внутри здания, в коридоре, освещенном диковинным, выложенным замысловатыми узорами, похожими на жилы горных пород, фосфоресцирующим мхом, что покрывал стены из тикового дерева, страх Коррогли усилился. Он был уверен, что чувствует влияние Гриауля, ибо с каждым шагом образ дракона в его сознании становился все отчетливее. Над храмом как будто витала аура безвременья — точнее, невольно складывалось впечатление, что время как таковое менее значительно, нежели дракон, что оно подчинено Гриаулю и он способен им управлять. А эти стены с их узорами, — Коррогли казалось, что завитки мха изображают мысли Гриауля, что он оказался вдруг в теле дракона и бредет сейчас по какому-нибудь внутреннему ходу. Поразмыслив, он сообразил, что так оно в каком-то смысле и есть, поскольку храм уже неотделим от дракона, ибо существует бок о бок с ним многие десятилетия и сделался как бы аналогом его тела, то бишь местом, где воля Гриауля проявляется во всем своем величии. Кое-как справившись с приступом клаустрофобии, Коррогли закусил губу, чтобы подавить рвущийся из горла крик. Сущий бред, твердил он себе, бред да и только, нужно же уметь обуздывать воображение! Однако ему по-прежнему чудилось, что он погребен под тоннами холодной плоти.
Дженис остановилась и указала на дверь, ведущую в личные покои Земейля. Вставляя ключ в замочную скважину, Коррогли испытал громадное облегчение: ему не терпелось поскорее уйти из коридора, и он надеялся, что в покоях жреца будет менее жутко. Однако комната, которая открылась его взгляду, залитая светом, исходившим от наполненных мхом шаров, лишь подстегнула воображение. За небольшой передней располагалась спальня, обставленная весьма своеобразно, стены были оклеены дорогими обоями багровых тонов. Комнату опоясывало резное изображение дракона: хвост, раздувшееся тело и лапы — все из бронзы, каждая чешуйка выполнена с величайшим тщанием. Из дальней стены футов на девять выдавалась голова с разинутой пастью, среди клыков которой стояла застеленная красным покрывалом и потому похожая на язык животного кровать. Из-под кровати торчали когти, глаза дракона были наполовину прикрыты веками, а над головой, подвешенная к потолку, висела полированная чешуйка Гриауля — футов четырех шириной и пяти высотой. Она была чуть наклонена с тем, чтобы, догадался Коррогли, любой, кто войдет в помещение, увидел в ней свое собственное темное отражение. Адвокат замер, убежденный, что Гриауль созерцает его. Он мог бы простоять так неизвестно сколько, если бы не Дженис, которая сказала:
— Торопитесь! В таких местах лучше не задерживаться.
Мебели в комнате было мало: бюро, не слишком внушительных размеров, сундук и два стула. Коррогли пошарил в бюро и в сундуке, но обнаружил лишь церемониальные одеяния и белье. Повернувшись к Дженис, он спросил:
