Трапезная занимала весь первый этаж нового дома. Длинные деревянные столы, окошечко раздачи, как в школьном буфете. Каждому желающему выдавалась пластиковая тарелка с чем-то непонятным. На проверку оказалось — вареная свекла с орехами, приправленная какой-то патокой.
— Ешь! Просад — дело святое. — Олег продолжал болтать даже с набитым ртом. — Они тут его по всем правилам готовят. От всякой скверны и проклятий очищают.
Я недоверчиво поковырялся в тарелке, заставил себя проглотить несколько кусков приторно-сладкой массы:
— Они что, нормальной картошки не могли сварить? Тоже — не мясо.
— Молодой человек! Вы вообще-то представляете, куда пришли? — Вмешалась в наш разговор неизвестно откуда материализовавшаяся за моей спиной Раждана.
Я чуть более внимательно взглянул на свою утреннюю знакомицу. Худощавая блондинка лет тридцати пяти, белесые ресницы, остренький носик, и при этом — никакой косметики. Яркий тайский балахон ей — как корове седло, только подчеркивает бесцветность лица. Бывают такие женщины, которым косметика просто необходима. Без нее они — как недопроявленная фотография. Обычно это или стервы, или дуры. Поэтому я постарался улыбнуться как можно более обворожительно:
— Не совсем. Я здесь впервые, стараюсь понять: что к чему.
Раджана благосклонно приняла мои извинения:
— Вся пища готовится по принципам аюр-веды и с соблюдением необходимых ритуалов.
— Э-э-э, — выдавил я из себя, — может, привыкну…
Но оказалось, что я обращаюсь уже к пустому месту — дама успела упорхнуть на кухню.
— Ты что, больше не будешь есть? — Поинтересовался Шаман.
— Нет.
— Тогда давай сюда. Я тут перед ягией дунул, так на хавку прибило…
— Угу. Я во дворе подожду.
Мне не удалось сразу отрыть свои кроссовки в куче обуви, сваленной в коридоре. Пока я занимался поисками, из трапезной появилась Раждана:
— Уже уходите?
— Наверное. Если по правилам не положено еще что-то…
Женщина рассмеялась:
— Нет. Каждый выбирает сам. Хотя… Вы, наверное, толком не поняли, где были. Не верю, чтобы ваш товарищ смог рассказать что-то осмысленное.
— Я читал о бабаджизме. Это одно из реформаторских учений в индуизме.
— Бабаджи — не Лютер, это, скорее, один из учителей, реализовавшийся полностью… Идемте со мной. Нет, обуваться не надо.
Раждана уцепила меня за руку и потащила на второй этаж. Весь его занимала одна огромная комната. Пол сплошь устлан коврами, зато мебели нет вовсе. Вдоль одной из стен — что-то вроде алтаря. До этого момента я толком не понимал, что означает выражение "сусальное золото". Тут оно всплыло в мозгу: куча блюд, чаш, вазочек с цветами и конфетами, какие-то рамочки, статуэтки… И — иконы, или как они там называются в Индии: слоноголовый Ганеша, танцующий Шива, какая-то красавица в цветах… Но больше всего меня поразил висящий на самом почетном месте портрет длинномордой обезьяны.
— А это кто? — Невольно спросил я у Раджаны.
— Наш небесный покровитель — Хануман. Весь этот храм посвящен ему, ведь Сибирь — земля, подаренная Хануману, сыну Ваю-Ветра…
Подозреваю, что дамочка уже не раз читала лекции по поводу четверорукого святого. Говорила, как по писаному, перескакивала на санскрит, цитируя какие-то неведомые мне веды, и сразу же переводила на русский. Но легенда показалась мне забавной.
Был, значит, у одного из восьмерки лакопал сын от лесной обезьяны. Вкусы, конечно, у этих богов еще те, но это — их дело. В-общем, пошел сынишка видом в мамашу — макака макакой, а силой в папашу. Да еще летать умел. Вырос, пошел служить в дружину Вишну. И вот однажды воевали боги то ли с асурами, то ли с демонами, я так и не понял — с кем. Захватили остров Цейлон, но при форсировании пролива кого-то из богов крепко поранили. Лекари сошлись во мнении, что вылечит его только особая трава, растущая на одной-единственной горе в мире.
Что делать? Искать гору долго, а раненый того и гляди помрет. Послали Ханумана, способного в одно мгновение перемещаться куда угодно. Героический обезьян облетел весь свет, нашел нужную гору, да вот беда — по дороге забыл, какая трава требуется, и с какими мантрами ее нужно рвать. Не долго думая, выдрал всю гору с корнем и уволок в Индию. Примчался вовремя, раненый выздоровел. С тех пор на месте той горы плещется Шайтан-озеро, а Хануману боги отдали в вотчину все земли на север от Гималаев…
И еще история была с Хануманом. После той победы все боги, чтобы выразить свою преданность Вишну, стали писать его имя на своих одеждах. Обезьян же на это дело забил. Или, скорее, неграмотный был, а признаться, что ни одной буквы не знает, боялся. Некузяво как-то среди светлых богов неучу. Вишну и удивился: слуга верный, а славословить господина не собирается. Спросил строго так: "Где мое имя?" Но хитрый обезьян не растерялся, отвечает: "Если хочешь проверить, то разрежь мне грудь, и посмотри — твое имя написано на моем сердце". Естественно, преданного богатыря убивать не стали…
Раджана говорила и говорила, но я ее уже почти не слышал. Меня охватило странное оцепенение. В ушах зашумело, почудился то ли ритмичный гул, то ли мелодия. Картина с обезьяной в цветочных гирляндах, которую я упорно рассматривал, вдруг словно ожила. Оказалось, что у зверя — глаза человека, видевшего ад… В душе зверя бились пожары и текла кровь, в ней кричали умирающие дети, которых он не успел спасти.
Очнулся я от тишины. Женщина молчала, удивленно глядя на меня. Лишь где-то далеко, на пределе слышимости, продолжали грохотать барабаны.
— Ну как, вам, интересно? — Проворковала дама.
— У вас здесь странная акустика, — я попытался стряхнуть наваждение.
— Вы тоже слышите?
— Что?
— Здесь, в храме, верные могут услышать звуки мантр, звучащие здесь непрерывно…
— Я же — не верный. И даже не верующий. Скорее даже наоборот.
— Для тех, кто ищет, путь всегда открыт. К тому же не обязательно знать многое, для верного служения большинству достаточно карма-йоги.
Я ничего не понял, но согласно кивнул головой. Йога — так йога. Только бы избавиться от навязчивой "гуры".
От Шамана тоже захотелось отделаться как можно скорее. Бывают же такие люди — вроде он к тебе — со всей душой, а тебе хочется бежать куда подальше. Поэтому, вернувшись в лагерь, я забрал Зверю, добросовестно сторожившего рюкзак, и пошел обратно в деревню. Кто-то, может, и способен на просаде прожить, а я лучше куплю себе и псу по куску колбасы и предамся греховному чревоугодию. Без всякой там аюр-веды и очищения от скверны.
Затарившись в магазине, я побрел по улице, выискивая, где бы можно было спокойно перекусить. Можно, конечно, присесть где-нибудь на лавочку, но мне почему-то хотелось найти спуск к берегу. Тара — странная река. Вроде и не широкая, ничем особым не знаменитая, но манит к себе, как магнит. Наконец мне удалось выбраться на зады огородов к глинистому откосу. Поев, мы с псом улеглись на травке и стали смотреть на реку.
