Этот мир был окрашен кровью Конгетларов, и сам Герфегест был красен от темени до пят. Так бывает, когда тебя застает в пути июльский ливень, и на твоем теле, на твоей дорожной одежде нельзя сыскать ни одного сухого места. Герфегест тоже попал под ливень. Изливающийся не из туч – из вскрытых артерий Конгетларов.
Конгетлары были мертвы. Их бездыханные тела уже не создавали священного круга, как то было совсем недавно. Тела, покинутые их отважными душами, лежали раскоряченные, нескладные, отвратительные.
«Прощай, Лака Конгетлар, хозяин крылатой секиры. Прощай, Вада, любезный всем женщинам Империи. Прощай, Мантегест. Прощай и ты, двоюродный дядя Спинар. Трус и предатель Герфегест остается по эту сторону, в мире форм и изменений», – сказал Герфегест и отвернулся.
Перед его взором раскинулось море. Оно не было красно. Оно лежало колышущимся серым полотном, и ему было безразлично все, что происходит на суше. Зрелище перекатывающихся волн слегка отрезвило Герфегеста. В самом деле, помимо Дома, Пути Ветра и родовой чести есть еще кое-что, что не следует сбрасывать со счетов. Есть жизнь.
Простояв в неподвижности еще некоторое время, Герфегест набрался храбрости снова обратить свой взор к убитым. Разумеется, он похоронит их достойно.
Когда нерешительность уступила место твердости духа, Герфегест снял с указательного пальца Лаки Конгетлара Белый Перстень. Серебро с чеканными фигурами бегущих горностаев – таких же горностаев, как тот, что украшает герб Дома. Алмаз ответил ему тусклым отблеском в глубине ограненного совершенства.
«Если я собираюсь жить среди людей, мне не стоит носить его, – размышлял Герфегест, – ибо в этом случае я проживу немногим дольше Вады и остальных». Герфегест примерил перстень, пришедшийся как раз впору. Затем снял его.
Он не доверял ни карманам, ни кошелькам, ни тайникам. В одном из походных тюков он отыскал крепкую шелковую нить и иглу. Затем он обнажил свое правое бедро, сделал кинжалом глубокий надрез в самом мягком, а значит безопасном месте, вложил в рану перстень и, стиснув зубы, зашил рану иглой. Его руки не были привычны к такому делу, и стежки легли неровно. Края раны, вкривь и вкось сошедшиеся друг с другом, немилосердно кровоточили. И все-таки дело было сделано. Пока он, Герфегест, жив. Белый Перстень не покинет его, и благословение стертого с лица земли Дома пребудет с ним.
После этого Герфегест омыл свежую рану целебным настоем и, примостившись в одном из укромных закутков пристани, задремал.
Так Герфегест стал главой проклятого и павшего Дома Конгетларов.
Рассвет в Поясе Усопших был совсем не таким, как повсюду в Алустрале. Не то чтобы солнце было иным. Но когда оно вставало над горизонтом, оно казалось не ярко-малиновым и не красным, а сиреневым и фиолетовым. Быть может, тучи губительной пыли были этому виной. Быть может, удушливые испарения заброшенных городов. Картина была исполнена мрачного величия и жути – фиолетовое солнце над свинцовой громадой моря.
Странный солнечный диск, показавшийся над холмами, был первым, что открылось взору Герфегеста, очнувшегося от тяжелого сна на берегу. Рана в бедре, где теперь был надежно упрятан Белый Перстень, ныла и сочилась сукровицей. Голова гудеда. Во рту стояла горечь. Перед мысленным взором пронеслись картины ушедшего дня: одиннадцать кинжалов, алчущих жизни своих владельцев; фонтан алой крови, бьющий из горла его двоюродного дяди; малодушие, стыд, жажда жизни.
Герфегест сел, обхватив колени руками и зажмурился – как будто это могло помочь ему смягчить воспоминания, которыми, словно ударами бича, награждал его воспаленный мозг. И тут до него донеслась песня. В первый момент он попросту отмахнулся от нее– в. Поясе Усопших его слух нередко морочили самые разные и необъяснимые звуки.
Герфегест успел свыкнуться с тем, что здесь, услышав блеяние барашка, можно не торопиться бежать на поиски приблудной животины. В лучшем случае рискуешь найти полый, выбеленный солнцем и ветром рог. В худшем – сложишь свои кости рядом с какой-нибудь безумной статуей бараноглавой девы. Крик о помощи вовсе не означал, что кто-то нуждается в ней. Скрип телеги, донесенный ветром, плач ребенка, гром – все это было ложью, на которую Пояс Усопших был весьма и весьма щедр.
Но в этот раз что-то подсказывало Герфегесту, что он слышит подлинные звуки подлинной песни. Спустя некоторое время он сообразил, что песня принадлежит злосчастному приютителю пиратов, чернокнижнику и заклинателю морских гадов Нисореду, правителю Суверенной Земли Сикк. Человеку, ради которого Конгетлары отправились в эти гибельные места. Человеку, о котором они напрочь забыли в тот самый момент, когда на горизонте показался корабль с гербом Дома Конгетларов на косом парусе. Корабль Вады.
Воин, прими от меня
В дар за услады ночные
Лучший недуг, чем вино
– Жизни пьянящий сосуд.
Это были странные слова странной песни. Герфегест слышал ее в детстве и никогда не мог понять, отчего жизнь называется «пьянящим сосудом»? И отчего она «лучший недуг», чем вино? И отчего жизнь вообще «недуг»? И что это еще за «услады ночные»? В свои двадцать Герфегест был твердо уверен только в ответе на последний вопрос. И только сегодня последний уцелевший Конгетлар понял, что жизнь может быть страшным недугом, хуже проказы и морового поветрия. Потому что жизнь – это совесть.
Голос у Нисореда был на удивление неплохим. На удивление – поскольку Нисоред со вчерашнего утра лежал, отирая животом холодный пол в одном из портовых строений с проломленной крышей, дожидаясь, когда его, словно бурдюк, отнесут на корабль и бросят в трюм. Он был добычей, а с добычей Конгетлары церемониться не привыкли.
Едва ли Нисоред смог выскользнуть из веревок – Конгетлары использовали свой собственный способ рбездвиживания жертвы. Сначала легкая, но очень прочная веревка из конского волоса обвязывалась вокруг больших пальцев рук, заломленных за спину и скрещенных довольно противоестественным образом. Затем она, подпоясав жертву, связывала намертво большие пальцы ног. Человек, связанный таким образом, мог лежать только на животе. Пытаясь высвободиться, он лишь затягивал путы и доставлял себе лишние мучения. Ходили слухи, что нескольким удальцам из Дома Хевров удавалось высвободиться из «паутины Конгетларов», но на то они и Хевры. Танец Тростника, одно из Младших Искусств Алустрала, сообщал их телам податливость и нечеловеческую гибкость, позволявшую им делать то, что недоступно всем остальным. Кстати, в смысле политической гибкости Хевры тоже не знали себе равных. Оно и понятно, – Свен-Илиарм, их вотчинный остров, находился в самом центре Империи. Именно на нем была расположена столица Алустрала. Именно земли Хевров окружали императорскую резиденцию. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
