– Прежде мир принадлежал людям. Потом пришел Большой разлив, и он изменился. Потом появились кэлпи. Потом случилась большая война. Кто начал войну, Балор? Почему вместо того, чтобы воевать, люди и кэлпи не попытались подружиться? Почему истребляли друг друга?
Фома встал. Повсюду - на тростниковых настилах, на досках, уложенных поверх высоких свай - веселились кэлпи. Веревочные лестницы колыхались на легком ветру, к ним для красоты были привязаны зеленые ленточки. Всюду были кэлпи, они шумели, пили из серебряных и деревянных резных кубков, жарили на раскаленных камнях, на потайных костерках водяных змей, сидели на тростниковых циновках, на перекладинах в развилках деревьев, на зеленой траве… Некоторые сидели парами, тесно сплетя руки. От таких Фома отворачивался, делая вид, что смотрит в другую сторону.
«Ни одной женщины, - подумал он, - ни одного ребенка.
Наверное, они прячут их в недоступных густых плавнях - километры и километры зелени и воды, то, что с самолета кажется сушей, а на самом деле трясина, зыбкое месиво, обманчиво прикрытое сверху плавучими островками, ряской, тиной…
А где прячется она?
Где-то совсем рядом, - думал он, - совсем рядом. Иначе откуда бы этот зов, эта тоска по недостижимому…»
Он шел меж спящими, меж сплетенными телами, вдруг настала ночь, совершенная, тихая, звездная ночь, звезды отражались в воде, он никогда не думал, что от звезд на темной воде могут быть дорожки… Где-то за его спиной раздался всплеск. Ондатра нырнула, оставив на воде темную прореху. Там, за деревьями, если пройти чуть вглубь и влево, если свернуть на эту тропу…
Тропа по бокам поросла колокольчиками-тройчатками, словно самосветящимися бледным светом, а в конце пути была поляна, окруженная густыми зарослями ивняка, и в самом сердце этой поляны стояла она, и тоже светилась, словно цветы-тройчатки, словно прекрасный опалесцирующий сосуд, словно мраморная статуя, погруженная в толщу зеленой, пронизанной солнцем воды.
– Откуда ты взялась? - спросил он.
Ни одна лодка не подойдет к лагерю кэлпи бесшумно, ни один пришелец не останется незамеченным… И все-таки вот она, стоит тут, перед ним, стоит и светится…
– Я умею открывать тропы, - сказала она.
– Открывать тропы?
– Да, - она улыбнулась и приложила прохладную руку к его щеке, - помнишь, тогда, в вашем парке, на насыпи? Тропу можно открыть в любом месте, лишь бы на другом ее конце были деревья.
– Это ваша кэлпийская магия? - спросил он шепотом.
– Да, - кивнула она, - это наша фоморская магия. Ты избегаешь называть нас нашим тайным именем? Но у тебя у самого наше имя, маленький бард.
– Это случайность.
– Да, - согласилась она, - это случайность.
Колокольчики-тройчатки пахли так, что у него перед глазами плавали белые точки. Потом он понял, что это золотоглазки, они окружили его, их прозрачные бледные, крылышки трепетали у его век.
– Они всегда приходят, когда приходишь ты?
– Нет, - сказала она, - они всегда приходят, когда приходишь ты. Ты пел моим людям, я знаю.
– Да, - согласился он, - я спел им четыре раза. Один раз - песню битвы, другой раз - песню смерти, третий раз - песню хитрости и четвертый раз - песню славы.
– Как ты вырос, маленький Фома!
Он молчал. «Личинка вертячки, - думал он, - зов, который нельзя преодолеть…»
– Мне не следовало приходить сюда, - сказала она, - но я пришла. Что ты со мной делаешь, маленький Фома?
– Зачем я тебе? - спросил он хрипло. - У тебя есть твои воины.
– У меня есть мой бард… Наконец-то у меня есть мой бард. Я выбрала тебя и не ошиблась.
Она прильнула к нему, руки ее были точно две серебристые рыбки, они скользили по его телу, это было щекотно и сладко… Он отстранил ее, и ее руки в удивлении метнулись прочь.
– Сегодня я помогал воевать со своим народом. А человек из моего народа пытался убить меня.
– Это значит, ты становишься взрослым.
«Я взрослый», - подумал он и обнял ее. И она прошептала ему в ухо теплым дыханием:
– Ах, что ты со мной делаешь!
Он целовал ее волосы, они были теплыми и пахли мокрой лесной зеленью и белыми цветами, целовал ее маленькие уши, нежные, словно перламутровые раковины, целовал ее глаза, прикрытые бледными веками с синеватыми прожилками.
Руки ее заплелись у него на шее…
«Если я не скажу ей сейчас, когда я смогу это сказать? - подумал он в тоске. - Кому? Элата бы меня не понял. Ингкел бы презрительно скривился. Балор бы рассмеялся. Ни мертвым, ни живым… никому… только ей».
Он отстранился, по-прежнему удерживая ее руки, чтобы она не убежала далеко.
– Я бард, - говорил он, - я должен петь. Но сегодня я спел твоим, и погибли мои. Наверняка погибли… А кэлпи…
– Фоморы, - поправила она и сдула прядку, упавшую на лицо.
– Твои фоморы сидят, и пьют, и веселятся, но их всех убьют… Им не выстоять против людей.
– Обними меня крепче, маленький бард, - прошептала она, - обними меня!
– Четыре песни я спел… у меня осталась только одна… только одна песня. Я больше не хочу петь о войне. Я хочу петь о любви.
– Я тоже не хочу говорить о войне. Я тоже хочу говорить о любви!
– Я хочу понять… Почему вы всегда воюете? Почему ненавидите нас?
– Но я люблю вас, - сказала она.
Он чуть не выпустил ее из рук.
– Что?
– Я люблю вас. Вы люди. Вы прекрасны. Ты прекрасен, маленький Фома, мой бард.
– Но твои воины…
– Мои воины не могут не воевать. Это их суть. Это их честь. Она повернула к Фоме прекрасное бледное лицо.
– Когда фоморов много, они воюют друг с другом. Когда их мало - с людьми.
– Нас тоже мало, - сказал он, - и кэлпи мало. Мы нужны друг другу. Вместе легче выжить. А мир жесток.
– Мы нужны друг другу, - согласилась она. - Иначе с кем мои воины будут воевать.
– Я сложу песню, - сказал он, - песню о любви. Я бард, я сумею прекратить войну. Я перевертыш, я человек и кэлпи, я все сразу, я сумею так, как никто до меня.
– Ты бард, - согласилась она, - ты мой бард. И мой любимый. Идем, идем со мной!
Она потянула его за руку.
– Ты появляешься и исчезаешь, - пробормотал он, - где ты находишься, когда тебя нет?
Она рассмеялась.
– Везде и нигде, как сейчас. Пойдем! Я открою тебе тайну, страшную тайну…
– О чем ты?
Она прижалась к нему тесно-тесно, охватила его руками и прошептала, щекоча ему ухо:
– Королева скоро умрет!
– Королева умрет? - переспросил он растерянно. - Почему?..
«Ты бард. Ты пил молоко королевы»…
– Она уже очень старая. Очень старая. Это ее последние подданные. Это неважно.
– Что неважно?
– Все. Все это. Пойдем, пойдем со мной. Ты сам увидишь…
Она вновь потянула его, белые пальцы едва смыкались на его запястье, запястье было широкое, а ее пальцы - крохотные и нежные, как у ребенка.
