Пока Армада переживала хорошие времена, пока росла ее мощь, пока одна невероятная победа следовала за другой, Любовникам удавалось поддерживать энтузиазм граждан своей риторикой и упорством.
Похищение «Сорго» стало величайшей военной победой в недавней истории города, и все видели, что мощь Армады после этого возросла, что их корабли и двигатели теперь были лучше обеспечены топливом. Когда был вызван аванк, Любовники говорили о древних цепях, о выполнении тайных заветов Армады, о ее исторической миссии, о том, что теперь можно быстро перемещаться от порта к порту, об успешных поисках добычи по всему миру.
Но теперь оказалось, что все это обман. Настоящей целью был этот малопонятный поход. И хотя это предприятие все еще приводило в восторг тысячи армадцев, тысячи других, превосходившие их числом, не проявляли никакого энтузиазма, и все больше граждан чувствовали себя обманутыми.
Теперь, когда аванк был так слаб (а это видели все), даже истинная цель всего затеянного — поиски Шрама — становилась более чем сомнительной. Если аванк и дальше будет терять скорость, то кто знает, чем все это кончится?
После мятежа Бруколака, гибели граждан и, как следствие, утраты доверия к Любовникам атмосфера в Армаде была неважной и продолжала ухудшаться. Преданные властям патрули Саргановых вод чувствовали растущую враждебность, ненаправленную злость даже в своем квартале.
Убиты были сотни армадцев — кто раскроен пополам, кто попал под перекрестный огонь, кто был укушен, парализован и обескровлен вампирами, кто похоронен под обломками зданий, сгорел в огне, был забит до смерти. Убитых было гораздо меньше, чем в сражении против Нью-Кробюзона, однако скорбь по этим погибшим была гораздо сильнее. Эта война была гражданской, в которой сосед убивал соседа, и теперь люди впали в оцепенелое негодование.
Некоторые мельком видели гриндилоу, некоторые понимали, что Бруколаку было не по силам остановить аванка или деформировать реальность магическими взрывами. Но во всей Армаде только горстка граждан знала правду о заключенной сделке. По большей части люди неопределенно и немногословно говорили о странной магии вампиров, предпочитая не входить в подробности.
Гриндилоу появились и ушли, а те, кто их видел, понятия не имели, что они собой представляют. Их появление осталось необъяснимым, к тому же гражданская война вытеснила воспоминания об этих пришельцах.
Сотни армадцев были мертвы, убиты своими же.
Круах Аум погиб. Беллис не переживала из-за этой смерти — Аум выводил ее из себя своим мизантропическим спокойствием и своими мозгами, работавшими, как разностная машина, — Беллис даже находила какой-то смысл в его гибели.
Беглец с острова-тюрьмы, отгороженного от мира собственной историей, он оказался в самом необычном из городов Бас-Лага, где его использовали так же безжалостно, как до этого власти Кеттая, и убит он был при исследовании того существа, которое сам же помог вызвать. Что за странная, беспросветная жизнь.
Иоганнес Тиарфлай погиб. Беллис удивилась, настолько эта смерть ошеломила ее. Она была воистину опечалена, воистину скорбела в связи с его гибелью. Она вспоминала Иоганнеса, и у нее начинало першить в горле. Смерть его была такой жуткой; как это, наверно, было страшно — холод, мрак, теснота, немыслимая глубина. Она вспоминала, как он готовился к спуску, вспоминала его волнение и нетерпение. Что ж, для труса он вел себя вовсе неплохо.
Шекель погиб.
Это потрясло Беллис.
На следующий день после мятежа она в каком-то ступоре бродила по местам схваток — ноги немного окрепли, и она смогла двигаться.
Никто не препятствовал этим ее прогулкам среди развалин и трупов; она шла, оставляя за собой кровавые следы.
На одном из рыболовных судов рядом с полуразрушенным «Ходдлингом», у деревянного складского сооружения, нависавшего над залитой кровью мостовой, Беллис увидела Флорина Сака. Он стоял, сложившись чуть не пополам, у стены. Рядом с ним была Анжевина, переделанная: на ее грязном лице слезы проложили светлые бороздки.
Беллис все сразу поняла, но уже не смогла остановиться — подбежала, прижав руки ко рту, переживая вместе с Флорином Саком его горе. Как она и предполагала, на коленях у него лежало тело Шекеля. Выпотрошенное. Шекель выглядел ошеломленным, пораженным тем, что с ним случилось.
Воспоминания о нем одолевали Беллис. Она ненавидела их. Она ненавидела печаль. Она ненавидела это чувство горя, удивление, которое испытывала, представляя его мертвым. Мальчишка был очень симпатичен Беллис.
Но больше всего ненавидела она чувство вины, овладевшее ею. Она использовала его. Конечно, без всякого злого умысла, но все же использовала. Она подспудно чувствовала, что, если бы не она, Шекель был бы жив, и это терзало ее. Если бы она не взяла у него эту книгу и не воспользовалась ею, если бы она выкинула ее в жопу…
Аум умер, Иоганнес умер, Шекель умер.
(Сайлас Фенек жив.)
Спустя какое-то время Беллис нашла Каррианну — та, словно оглушенная, бродила по улицам близ своего дома. Всю ночь она пряталась у себя, заперев дверь на замок, а когда вышла, то обнаружила, что стала гражданкой несуществующего квартала.
Она не могла поверить, что Бруколак пытался захватить власть, не могла поверить, что его взяли в плен. В этом потоке непонятных ей событий Каррианна запуталась, как ребенок.
Беллис не могла рассказать Каррианне ничего из того, что она сама сделала и видела в камере «Гранд-Оста». Она только сказала, что Шекель погиб.
Они вместе отправились послушать выступление Любовников.
После мятежа прошло уже два дня, и правители Саргановых вод созвали жителей на собрание на палубе «Гранд-Оста». Сначала Каррианна сказала, что никуда не пойдет. Она слышала о том, что сделали с Бруколаком, и не хотела видеть его в таком положении. Он не заслужил такого издевательства над собой. Каррианна утверждала: что бы он ни сделал, такого он не заслужил.
Но все-таки Беллис без особого труда уговорила ее. Каррианна должна пойти и выслушать, что будут говорить. Любовники знали, что поставлено на карту. Любовники знали, что происходит в их городе. Это была их попытка снова взять бразды правления в свои руки.
На баке негде было ступить — люди стояли плотными рядами, исцарапанные, раненые, все изможденные, неулыбчивые. Ждали.
Сверху над ними скулил на солнце Бруколак, что-то неразборчиво бормоча. Его кожа покрылась ожогами и напоминала карту.
Увидев его, Каррианна вскрикнула от ужаса и горя, затем отвернулась и сказала Беллис, что сейчас же уйдет. Но прошла минута, и она снова посмотрела на Бруколака. Она никак не могла поверить, что это жалкое, разлагающееся тело, что этот слюнявый рот, отвисшая челюсть, жалкий лепет — и есть Бруколак. Эта лопочущая оболочка не вызывала других чувств, кроме жалости.
