— Кирк, мне очень нравится твоя статуэтка, можно я на время оставлю ее себе? Ну, поиграться. Здесь мало игрушек, да и они… дома были лучше… — ребятня уже закончила уроки и вышла из школы, почти воллдримской, очень уж похожей на нее.
— Ты знаешь, отец привез эту статуэтку еще в прошлый свой видит домой. Она видимо важна, как атрибут чего-то… После того, как он забрал меня сюда, на Изнанку, он возвращался в наш дом в Воллдриме и помимо остального, прихватил и статуэтку. Хотел сделать приятное… наверное… — Кирк пожал плечами. Мотивы отца не всегда были понятны сыну.
Поход в Воллдрим, после того как Кирку с матерью едва удалось избежать ареста, казался безумной затеей, даже несмотря на мечтательные навыки Беккета-старшего. Отец, никого не спросив, в одиночку совершил визит в их семейный особняк. Встретил ли он там засаду или еще чего, он не сообщил. Просто принес оттуда некоторые вещи. В основном записи, книги, одежду и, что удивительно, притащил он и огромную люстру из своего кабинета. Ту самую, с которой Кирк переводил надписи и которая долгое время волновала его ум, пока он не «нашел» в библиотеке Смолгов что поинтересней, а именно книгу о Фоландии. Кстати вместе с портфелем сына отец, сам того не ведая, принес на Изнанку и эту самую книгу.
Люстру же скорей всего попросила принести мама. Любит она всякую чепуху. Местный дом, что достался их семье, был серым и каким-то безликим. Видимо Лилианна решила украсить жилище хоть какими-то красками. Ох, уж эти женщины! И о чем они только думают? Любовные романы, игра воображения, вера в лекарственную силу трав… Ой, да и ладно. Чего тут сокрушаться? Кирк уже смирился, что Лилианна глупая и недалекая женщина.
— Так можно или нет? Или это какая-то семейная вещь? — спросила Элфи. — У нас тоже были такие в Воллдриме.
Кирк задумался. Все эти условности, игры в благородство кровей и фамилий теряли всякую важность и привлекательность в свете открытий вселенского масштаба, которые сыпались на него день ото дня, одна другой ярче и удивительней.
— Учитывая, что высокое происхождение и его атрибуты хоть и важны, но здесь совершенно не имеют смысла… Знаешь, Элфи… Пожалуй, возьми… Ненадолго. Впрочем, отец… Да нет, ему сейчас не до этих мелочей. Бери. Не сломай только.
Элфи схватила статуэтку и тут же заявила:
— Смотри, чему я научилась.
Тяжелый вздох Беккета и за ним состряпанный интерес. Совершенно точно всевозможные «что я еще могу» ему были не по душе или скорее «не по себе». В общем, когда Элфи мечтала ему хотелось и кричать от бессилия, и злиться; но в то же время было все это занятно, а еще жутковато и немного страшно. Никогда не знаешь, чем все это обернется. Откровенно говоря, ярчайшим чувством, которое Кирк ловил в себе в минуты Элфиных мечтаний, было другое — он до жути завидовал. Впервые в жизни. Ну, почти впервые…
Элфи сложила руки на груди, а потом правой рукой почесала свою каштановую прядь. Оказалось, что это движение помогает ей концентрироваться на конкретной мечте. Так забавно, ее папа Генри, например, закрывал ладонью глаза и работал со своим дыханием. Стремительное для чего-то дерзкого и нового, расслабленное — в поисках гармонии. Интенсивность дыхания и паузы — он работал с ними, словно с фигурками конструктора и творил… такое!!! Мама же, словно балерина кружилась на месте и, как она сама говорила, ощущала, как мечты выходят из ее макушки, фокусируются вокруг головы, а потом, словно пушка выстреливают ввысь. Да вообще оказалось, что чуть ли не главной задачей для мечтателя было найти свой метод, свои правила, понять, как ты сможешь мечтать. Правда есть еще всякие мечты «изнутри» (так Элфи их прозвала, потому как настоящее название было странным — «искомые»). Они работают иначе и научиться им невозможно. Это как часть твоей личности, то, что воспитано в тебе, образ мыслей, склад характера, именно так и создал мистер Хванч змею, которую потом сам и усмирил, правда с «небольшим» участием Пенелопы.
Было не так уж просто научиться всему этому. Тем более, что мечты… Их видов столько! Сотни, миллионы, они разнообразны и учить классификацию по-настоящему бессмысленно. Главное найти свой стиль, свой способ, и тогда ты стаешь настоящим мечтателем!
Концентрируясь, Элфи пыталась разукрасить бутон на бесцветном шиповнике. На этот раз бутон не поддавался ее мечте. Она топнула ножкой:
— Опять ничего не выходит. Уже ведь получалось. Уже давно получалось!!!
— Брось, ерунда, — глядя в никуда, произнес Кирк. — Пойдем лучше домой.
— Почему так? Я точно научилась! — не унималась малышка Смолг. — Правда потом цвет опять пропадал, но на несколько минут, а однажды на целый час, оставался.
— Такой странный этот мир. Почему он серый? Здесь толпы мечтателей, а сделать с ним ничего не могут?
— Почему не могут? Я думаю, здесь хранят традиции и стараются оставить мир таким, каким он был создан…
— Я за прогресс! Старина — это всегда ограничения и предрассудки.
— Говори понятней, я с твоими словечками чувствую себя совсем маленькой.
— Будто это не так, — Кирк ухмыльнулся, а Элфи хитро прищурилась. Наконец ей удалось его развеселить. У Беккета сразу улучшалось настроение, когда его возвеличивали. А если им восхититься — все, он во блаженстве.
— Расскажи, что еще ты узнал из той книги.
Кирк посмотрел по сторонам. И зачем он проговорился? Да потому что ему надо было хоть с кем-то поделиться! Носить эти незаконно полученные знания бывало довольно тяжело. На Изнанке говорили о Фоландии крайне мало и скорее, как о некой легенде или приукрашенной правде. Да уж, так он вам и поверил! Книга на вранье совсем не походила…
— Наш мир — это часть культуры и природы Фоландии, по крайней мере некоторые описания схожи, если конечно не брать в расчет, что там мечтатели, они же шебиши, не скрывали своей сути. А еще в том мире рождалось мало толлов… Таких же никчемных, как… — он собирался сказать «я», но вовремя остановился.
Не помогло — Элфи мигом сообразила к чему клонит Кирк:
— Кирк! Ты чего? Тоже мне никчемный нашелся! Ты такой умный, столько знаешь. Разве можно такого человека назвать никчемным?
— Я ограничен, а это неприятно. Слушаю все эти вещи о мечтателях, лекции мистера Рэмона и, честно говоря, мне немного… немного… Я чувствую себя обывателем, а ведь отец мечтатель. Но почему мне не передался его талант? Почему эта Лилианна?.. Зачем он женился на ней?
С доброй грустью Элфи посмотрела на своего друга, а потом словно взрослая умудренная жизнью дама томно начала свой монолог, впрочем, через пару фраз уже тараторила и сбивалась:
— Он любит ее, а это самое главное. Так папа и мама говорят. Нет ничего важней любви, причем самое главное — любить самого себя! Правда я не совсем понимаю, как это возможно, влюбиться в саму себя? — она хихикнула и крутанулась в реверансе. — Вот тебя я люблю, ты мой хороший друг.
Кирк, задумавшись, погладил свои глянцевые волосики, и его самолюбование вылилось в язвительную речь:
— Это не важно. Я люблю себя! Пожалуй, я никого так не люблю, как самого себя, — он злился. — Но это все-равно несправедливо!
— Знаешь, Кирк, мистер Хванч тоже думал, что он не мечтатель. Его даже моя мама, когда была маленькая, обучала мечтать, и это не помогло, пока он как-то сам не научился и не понял это про себя. А вдруг и ты такой же?
— Говорят он сильнейший из всех, живущих в Воллдриме и даже на Изнанке. Если я мечтатель, как узнать наверняка?
— У нас были специальные очки…
— Раскрыватель?
— Наверное, но правильней его называть «бенайрис». Так вот…
— Мне примеряли это приспособление. Я ничего странного не увидел. Как «до», так и «после» — все было одинаково.
— Ну ты смешной! Ты часто бывал в кабинете у директора Купола Природы?
— Раз или два.
— Ну вот! А надо примерять бенайрис там, где ты часто бываешь, где ты подолгу думаешь, то есть мечтаешь. Я предлагаю… Хотя нет, так нельзя.
— Говори, раз начала.
