лист бумаги с моим рабочим графиком, напечатанным в виде тонкой черной сетки. Бумага была низкокачественной, пригодной для вторичной переработки. В белый цвет были вкраплены куски необработанного материала. Они делали сетку ломаной и волнистой, и в результате некоторые слова не очень хорошо напечатались.
Но на прошлой неделе в каждом блоке были поставлены свежие красные крестики, которые заставили придерживаться силы штампа Говарда:
— Ты закончишь свой месяц, затем соберешь свои вещи и, да поможет мне Бог, переедешь в Опал в первый день июня. А если нет, я… заставлю… тебя… заплатить.
Семь дней, семь отметок. Семь хорошо продуманных причин заткнуться и делать то, что говорит Говард. И я полагала, что на этот раз не было причин не делать этого. В Граните меня ничего не держало.
Ральф был мертв.
Я сначала не хотела в это верить. Я сражалась с шерифом Кляйн всю дорогу до лаборатории. Я боролась с наручниками. Я боролась с ремнями. Я боролась, хотя знала, что это бессмысленно, потому что средний Нормал был примерно в восемь раз сильнее меня.
Когда лаборанты заперли меня в комнате, я почти целый час провела привязанной к своей кровати. Я била кулаками по металлическому каркасу и кричала, чтобы кто-нибудь подслушал.
Наконец-то кто-то это сделал.
— Ты хочешь его увидеть, Шарлиз? Хочешь увидеть Ральфа? — крикнул Говард с другой стороны двери. — Потому что я отведу тебя туда прямо сейчас. Я позволю тебе посмотреть ему прямо в его мертвые, высохшие глаза. Но сначала ты должна успокоиться.
Когда я согласилась вести себя прилично, вошел Говард. Он схватил меня за руку и потащил в другое крыло Лаборатории — его я никогда раньше не видела. Я была почти уверена, что мне не место в этом крыле. Я помнила довольно много протоколов техников о том, что субъекты не допускались в Крыло Д.
Я не помнила, что Говард им сказал. На самом деле я мало что помнила, потому что то, что произошло дальше, заняло весь блок моего сознания…
Как выпуклый, ужасный штамп.
— Теперь ты мне веришь, а?
Говард провел меня в изгиб частного зала. Дальняя стена была полностью сделана из стекла, что позволяло хорошо видеть комнату за ней.
Она была белой и стерильной, как и вся лаборатория. Но пол слегка прогибался, а не был ровным. В центре комнаты стояла длинная стальная скамья, привинченная к бетону. Под этой скамьей было устье открытого водостока. Над ним виднелась путаница роботизированных рук с блестящими хромированными инструментами на концах.
А на столе, голый и распластанный, как сбитый на дороге, лежал…
— Ральф? — я задыхалась.
Тело на столе было похоже на тело Ральфа: маленькое и худое, сбоку на лице была красная отметина. Но глаза были не такими. Тело лежало на животе, повернув голову к стеклянной стене. Я смотрела в эти глаза и пыталась понять, почему они выглядят не так, как должны, почему в них нет света, почему прекрасная зелень морской пены высохла в приглушенно-голубое пятно.
— Он мертв уже какое-то время, — отрезал Говард, когда я спросила. — Вот что происходит с людьми, когда они умирают: вся жизнь покидает их, и остается лишь гниющая мясистая оболочка.
Это чувство закипело во мне тогда — что-то среднее между тошнотой и печалью. Я больше не могла смотреть на тело Ральфа. Он ушел. Мне было ясно, что он ушел. Но оболочка, которую он оставил после себя, была такой мирной и знакомой… Я не могла видеть, как она вот так вот портится.
Голая, холодная и одинокая.
Когда я попыталась отвернуться, Говард схватил меня за волосы.
— О нет, Шарлиз. Ты сказала, что хочешь это увидеть. Так что ты это увидишь, — он ткнул меня лицом в стекло. — Ты все это увидишь.
Звук моего удара лбом об окно, должно быть, напугал лаборанта. Когда он поднял глаза и увидел нас, он покачал головой.
Говард прижал меня одной рукой, а другой потянулся к интеркому.
— Все в порядке — особые обстоятельства. Просто продолжайте эту процедуру.
Техник какое-то время смотрел на Говарда, пока тот прорабатывал протокол. Затем, кивнув, направился к пульту управления.
— Смотри на это, Шарлиз. Не закрывай глаза — ты увидишь каждую секунду.
Я не хотела. Когда роботизированные руки проснулись и начали тянуться в сторону Ральфа, мне больше всего хотелось закрыть глаза и отвернуться.
Но я не могла.
Одна рука высвободилась из путаницы. На конце свисало что-то похожее на металлическую паутину. Паутина напряглась и сильно сжала переднюю часть лица Ральфа — так сильно, что проткнула кожу на его щеках. Она оставляла дыры, куда бы ни впивалась. Дыры с черными ртами и разодранными розовыми губами. Рука слегка приподняла его голову над столом, согнув шею неестественно.
Еще одна рука опустилась. Закругленное лезвие яростно вращалось на конце, превращая сотни зазубренных концов в размытое пятно. Рука нырнула за голову Ральфа. Я ничего не слышала через стекло, но поняла, как только лезвие коснулось его черепа.
Куски кожи и брызги черной слизи расплескались по стене. Она залила руку и окрасила ее хром брызгами. Тело Ральфа дрожало от силы резьбы. Его конечности болтались, как рукава пустого костюма.
Как только лезвие закончило, его место заняла третья рука с наконечником в виде лопаты. Она втиснулась в порез и повернулась, раскрыв его череп, как горловину мусорного мешка. Лицо Ральфа растянулось вместе с ним: кожа на глазах и зубах оттянулась в омерзительной ухмылке. Вдоль складки его носа разошлась линия. Рука разорвала его до глаза, и уголок кожи плюхнулся, обнажая под ним лужицу желтого жира.
Именно в этот момент я потеряла контроль над своим желудком.
Говард силой прижал меня к стеклу, пока я выплевывала свернувшуюся еду на окно. Половина брызнула мне в лицо, стекала по моему горлу в переднюю часть моего комбинезона. Я страдала все время, пока лопата копалась внутри черепа Ральфа. Каждый раз, когда я давилась, вырывался крик.
Слезы обожгли мне глаза, я едва могла видеть. Сквозь пелену шока и ужаса я смотрела, как лопата вычерпнула что-то серое из затылка Ральфа и положила это в прозрачный пластиковый пакет. Затем руки поднялись, то, что осталось от его лица, свисало лентами с черепа.
Говард заставил меня досмотреть до конца. Он держал меня там, пока руки швыряли тело Ральфа в печь, а острые синие клыки превратили его в горку пепла. Только когда от Ральфа ничего не осталось и ничего не осталось в моем желудке, он потащил меня в мою комнату, где я
