— И правильно, — кивнула я. — Ибо крутится бесконечное небо вокруг бесконечной земли. А оттого крутится, что разные они стихии — земля да воздух, и есть меж ними влечение. Не как меж людьми или зверями, а попроще. Не могут они быть друг с другом совсем порознь, но и соединиться не могут, ибо разные. Вот и крутятся.
То ли небо вокруг земли, то ли земля вокруг неба, поди разбери.
— А там что, тётушка? — Гармай ткнул обгрызенным пальцем вниз.
— Там пол, который не мешало бы подмести.
— Да приберусь, приберусь, тётушка, но не про то я. Под полом-то земля. И рыть если — всё земля да земля. А если глубже?
— И там земля, — вздохнула я. — Сколь ни рой, всё глина будет, песок да камень.
Вода порой попадётся, а под водой — снова земля. И так без конца.
— Жалко, — помолчав, сказал Гармай. — Я вот подумал, что ежели те жрицы правы, которые насчёт диска в океане, то можно было бы такую ямищу прорыть, чтобы весь земной диск насквозь. И вода бы океанская выплеснулась.
— А зачем? — поинтересовалась я.
— А просто так, — спокойно объяснил мальчишка. — Занятно…
Всё-таки совсем он ещё малой.
Пошла я проведать господина его — и что же застаю? Комната пустая, груда циновок раскидана, факел догорает. Я даже принюхалась — нет, чужих запахов вроде в воздухе не плавает. Может, ночные гости какое хитрое заклятье нам подбросили?
Ох, не верится.
И правильно не верилось. На крыльце обнаружился господин Алан. Сидит, на солнце жмурится, ну чисто кот, молока налакавшийся. Выходит, это когда мы с Гармаем о делах земных да небесных рассуждали, он погулять вылез?
— Ты что? — напустилась я на него. — Тебе вставать не должно, лежать надо тебе.
Чего удумал — на четвёртый день подыматься? Раны-то не зажили, рёбра не срослись…
— Ну так ведь лучше мне, тётушка Саумари, — возразил Алан. — Уже почти и не болит ничего, сколько можно валяться? Сама ведь знаешь, телу поблажки давать нельзя. Иначе оно взбунтует, не ты над ним властвовать будешь, а оно над тобой.
Так что надо мне привыкать к ходьбе. Скоро-то всё равно в путь…
— Можно подумать, тебя кто-то гонит. — Я присела на крыльцо рядом. Крыльцо у меня широкое, места хватило. — Сколь надо, столь и оставайся. Или ты и впрямь решил, будто я с тебя серебро удержу?
— Да понимаю я, ни монетки ты не возьмёшь, — кивнул он. — Всё ведь вижу, не слепой. Мало таких людей, как ты… — И он сказал слова, которые непонятны мне показались. — Сильно опередила ты своё время… Ведьма… Надо же… Совсем не думал такую ведьму встретить…
Слово «ведьма» он слегка протянул и точно прокатал языком — вышло у него «веедь'мма». Только сейчас я поняла, что языком здешним, алгойской речью, говорит он хоть и чисто, но с едва заметной странностью. Хотя чего дивиться — может, он и не с края света, но уж точно издалека. Может, и впрямь из тех земель, до которых за всю жизнь не доедешь, хоть тебе на каждом постоялом дворе конь припасён. С другой стороны, он-то ведь как-то же добрался досюда? И при том пешим…
— Знаешь, тётушка, — сказал он, — мне тоже будет жаль с тобой расставаться. А что делать? Мне эту землю пройти надо, об Истинном Боге людям рассказать. Чтоб ждали… Тут спорить не о чем. Это во-первых. А во-вторых, ты сама мне говорила об опасности. Ночные эти колдуны меня ведь и видели, и слышали. Думаешь, забыли?
У меня на родине присловье есть — держи… гм… мешок шире. Нажалуются наместнику, что подозрительного проповедника у себя держишь, который чужим богам учит. Все тогда пострадаем.
— Не донесут они, — улыбнулась я, показав солнцу вычерненные зубы. — Зачем им доносить? Как тогда с меня великую дюжину докко стрясти? Ежели меня в яму, так и дом, и сбережения, какие найдут — всё в казну. К рукам, конечно, доля прилипнет, так ведь не к тем рукам, не к ихним… Да и нет им интересу меня губить. Коли думают, будто я такая уж сильная колдунья, что совладала с ними, значит, захотят силу мою понять, своей сделать. Значит, и улещать будут, и наместниковой ямой стращать, да только я не из пугливых. А ты вот чего… ежели стражники заявятся или судья городской, по доносу — ты скажи, мол, не помнишь, чего там ночью наговорил. Били, мол, тебя лихие люди по голове, вот и заговариваешься.
— Не выйдет, — повертел головой Алан. Я уже усвоила, что когда он так вертит, это значит «нет». У нас-то пальцем обмахиваются… — Не выйдет. Если напрямую спросят, поклоняюсь ли я Богу Единому, придётся правду сказать. От Бога не отрекаются.
— Ладно, — хмыкнула я, — давай ближе к делу. Во-первых, нельзя тебе уходить сейчас. Слишком слаб ты. Даже если и мула прикупить… Свалишься по дороге, и что тогда? Как тебя твой раб спасать будет? Не в каждой ведь дыре тётушка Саумари сыщется. Ничего тут не поделать, надо до следующего полнолуния обождать.
Никакие травы не могут полумёртвого сделать здоровым сразу. Теперь во-вторых.
Думаешь, если решатся «синие плащи» на меня донести, мол, укрываю лжеучителя, — наместник разбираться станет, здесь ли ты, ушёл ли? Скажут — укрывала. И чтобы в яму засадить, этого довольно. И потому не обо мне речь, а о тебе. Если останешься тут — всё может случиться. Колдуны могут и стражу на нас спустить, и жрецов. А могут и не спустить, тут уж как судьба протянется. Но если ты сейчас уходишь — то совершенно точно погибнешь, тут уж никакая судьба не спасёт. Вот и выберем мы с тобой из двух бед ту, что серединка на половинку.
Помолчал Алан, о чём-то своём, далёком задумался. Потом кивнул:
— Да, наверное, ты права, тётушка. Если пойду я, то только на явное чудо Божие надеяться остаётся. А это значит искушать Его. У нас так не принято… И ещё одно. Если помру я на дороге, что с мальчиком станет? А я за него в ответе.
— Может, мне его оставишь? — в шутку спросила я. Хотя и не только шутка была в моих словах. — Здесь-то уж точно не пропадёт, пока я жива. Да и этим колдунам синим он без интересу, не то что мы с тобой… В крайнем случае, вдвоем с ним в восточные земли утечём, знахарки всюду нужны… А жить я ещё буду уж никак не менее дюжины, порода у меня такая… Подумай, раз уж он тебе непонятно с чего так дорог — стоит ли парнишкой рисковать? Хочешь правду? Тебя в Высоком Доме рано или поздно выловят да казнят. Через год, много через два. И пока он с тобой, та же судьба над ним висит. А у меня всё же безопаснее. А как стану помирать, волю ему дам.
— А ты спроси его, — предложил Алан. — В чём-то, может, ты и права, тётушка, но он ведь не мул, не курица, чтобы за него решать. Такой же человек, как и мы, со свободной волей и бессмертной душой. И не младенец, пятнадцатый год ему пошёл.
