Я не стал досматривать программу.
Даже дома я не мог успокоиться. Нервы, нервы, нервы. И до полуночи три часа. Занялся гимнастикой. «ДОРОГУ ОСИЛИТ СПОКОЙНЫЙ!». Вверх-вниз. Гантели, штанга, брусья. «СИЛА ПИТАЕТ ЕДИНСТВО!». Стойка «токон»: руки — как крылья, грудь — вперед, резкий выдох. «ВСЕ — ВОЖДЬ, ВОЖДЬ — ВС‚!» Время еще есть. «ЗНАЮЩИЙ НЕ СПЕШИТ!» Свершилось. Посланец пришел.
Сосредоточился. Почитал «Великий Путь». Поразмыслил. Проникся. Возбуждение ушло. Тело — как камень. Дрожи нет, есть гнев. Великий гнев. Великий, как Путь!
Часы пробили одиннадцать. Я окинул взглядом свою скромную каморку, свой приют. О нем не знает никто: я своими руками превратил кладовую в Обитель. Стопка «Откровений Истины» — их не надо брать, они в сердце. Что еще? Достать из тайника меч! Да, конечно, я же забыл сорвать с себя растленные земные тряпки. Как облегает тело суровая ти-куанг! Как струятся складки просторного лвати! Все? Глаза в глаза, зрачки в зрачки — я и портрет над столом. Я и он, он и я. О! Словно свинец, густая и тяжелая Сила Справедливости вливается в жилы мои, о Вождь!
Улица. Пусто. В такт шагам — воспоминания. Память не спит и не прощает. Мысли бьют в виски. Гниль! Они выгнали меня. Ублюдки! Им пришелся кстати донос продажных демократов. Старый Бушмакер прилюдно назвал меня лжецом. Мразь! Маразматик! «В Партии таким не место!» — он сказал так. За что? За полторы сотни визжащих сопляков — меня, и.о. Главного? Ведь были же объективные причины… Ненавижу! Я не нужен вам? А вы — мне! Демократическая Конфедерация умеет ценить специалистов!
Как же — умеют! Прогнившие конфедераты меня даже на порог не пустили. Брезгуют, видите ли. Спевшаяся сволочь! Ладно! Все вы еще узнаете, кто я такой…
Полночь. Я стою в зале Клуба Гимнастов-Антикваров. В медных кольцах — факелы. В воздухе — благовонный дым. Вокруг — борцы. Приветствую тебя, брат! И тебя! И тебя! И Вас, почтеннейший!
Мы строимся. Каждый знает свое место. Старший Брат — впереди. Над ним
— портрет.
— ДАЙ! — мечи вылетают из ножен!
— ДАН! — единство сметает гниль!
— ДАО! — нет преграды для Верящих!
— ДУ! — и время не хочет ждать!
Словно крылья птицы токон, взметнулись белые края лвати. Старший Брат повернулся к нам.
— Борцы! Верные факелы света идей квэхва! Дочери и сыны бестрепетного А Ладжока! Шли дни тьмы и скорби — и нет их отныне. Настал день радости; поднимается в небо солнце Справедливости — и верх станет низом, а низ — верхом. Мы ждали рассвета. Рассвет наступает. Посланец явился на Землю. Он пришел издалека, и сладка его весть: близится час отрубить голову дряхлой гидре. Пирамиды прогнили, и мы — могильщики для обветшавших кирпичей. Сегодня на сотнях планет тысячи борцов внимают слову, посланному с Дархая. Здесь, на Земле, вас поведу я! Возрадуйтесь! Вас, озаренных немеркнущим сиянием идей квэхва, помнит Вождь А Ладжок! Он, Любимый и Родной, шлет вам свой привет. Плод ла созрел!
Рев. Рев! Рев!!!
Но стены Клуба толсты — не услышит никто. Пока еще не время.
На коленях ползу к возвышению.
— Не позволит ли видевший сияние Вождя обеспокоить незначительным словом единство братьев?
— Дозволяю… — он, кажется, удивлен.
И я, раздирая ти-куанг, встаю над залом, над блеском мечей, над чадящими факелами — наравне с портретом Любимого и Родного. Тишина. Застывшие лица. Лишь взмахнула крыльями на моей груди гордая птица токон, зажавшая в когтях пирамиду.
Как тихо! Согбенны покорные спины, преклонил колена Старший Брат — передо мной, Лучом Ока Единства. Был приказ: стань незаметным. И я ждал. Я знаю, что такое приказ. Эти, согнутые, считали меня равным себе. Я терпел это. Теперь — все! Надо мною — только Вождь. Но… он далеко.
Плод ла созрел!
Я запахиваю ти-куанг и в чадящем огне вижу спины, затылки, города, планеты, державы…
Гниль!!!
И умерь суесловие говорящих без счета и меры, Господи! Ведь многие слова затмевают рассудок мудрому, и растлевают сердце глупому, и оправдывают неправедного, и помрачают намерения добронравного. И, утратив святость, Слово перестает быть Богом. Не страшиться ли, Вседержитель? Дай же прелюбословам час и миг, оглянувшись, узреть и успеть ужаснуться плодам посевов их, Господи!
Рассказывает Яан Сан-Каро, журналист со связями. 36 лет. Гражданин ДКГ.
13 июля 2115 года по Галактическому исчислению.
Сегодня мне исполнилось тридцать шесть. Если верить маме, это произошло ровно в четыре утра. Но я, как всегда, проспал сей знаменательный момент и встал только когда мне уже стукнуло пять часов с минутами. Если бы я был дома, мама испекла бы пирог и поставила свечки. К сожалению, за последние даже и вспоминать не хочется сколько лет маминого именинного пирога мне отведать не пришлось.
Я, конечно, позвонил ей и поздравил с праздником. Услышал в ответ, что пришли поздравления от тети Мэри, дяди Гиви, Берты Исааковны, что вечером зайдут Фицпатрики со своим выводком. Фицпатрики — глупые люди: зачем тащить в дом своих трех дур, если меня дома нет? Возможно, они будут обрабатывать маму. Что касается меня, то я, приземлившись в Хрущовой-Никитовке около одиннадцати по Галактическому, к часу дня был уже в Лондоне. Вообще-то, бывая на Земле, я предпочитаю высаживаться на мысе Кеннеди, но сегодня он был переполнен: принимали туристов с Дархая.
Редакции я решил обходить в алфавитном порядке — от «AIR CITIZEN» до «Ялтинського прапору». Неглупо придумано: сконцентрировать руководства редакций в одном городе. Когда Уго фон дер Вельтзена спросили, зачем он настоял на переносе всей прессы в Лондон, он, тогда еще член Совета Земли, жизнерадостный и не парализованный, ответил: «Чтобы была хоть какая-то возможность заткнуть им глотку». Н-да. Бедный Уго переоценил свои силы. В борьбе со свободой слова он заработал инсульт, а слово так и осталось свободным. Кстати, кроме моей мамы, уже мало кто помнит, что юный дебютант Яан Сан-Каро был одним из тех, кто указал господину фон дер Вельтзену на приличествующее ему место. Я имею в виду больничную койку. А ведь я задал всего три вопроса!
К пяти с Лондоном было покончено. Я помчался по коридорам, радостно провозглашая: «Привет, ребята! Как насчет матерьяльчика? Скоро подкину!..» и, обнадежив коллег, убежал. Спасся, можно сказать, чудом от этих зануд. Ну их! Они же не видят живой работы. Да и, кроме всего прочего, совсем не хотелось лишний раз сталкиваться с Гюль, Сюзан, Эмми, этой, как ее?.. Жаклин… да кто их всех упомнит? Опять намеки, упреки, выяснения. Сколько можно? Надоело напоминать о презумпции невиновности!
