— Укройтесь, — посоветовал.
Дунул порыв ледяного ветра, едва не свалив юношу, взвыл в закопчённых щелях стены, где только что бушевал огонь. И словно в ответ ему совсем недалеко взвыл волк, и засвистели стрелы. Послышались крики боли.
Алек пьяно засмеялся. Пошатнулся и сел на ещё горячее дерево. Ветер тут же забросил ему за шиворот пригоршню снега.
Короткий яростный бой кончился.
Подмогу привёл Даниэл. Отзвуки терзавшей Лаг-Аргаран бури разнеслись далеко. За какой-то день молодой вой собрал мужчин Дорноха и, разослав гонцов, призвал охотников нескольких окрестных деревень.
Подоспели они как раз вовремя. Невеликое воинское умение радоничей компенсировалось их числом, боевой дух разбойников уже несказанно пал, и выжившие сдались. Немногие попытались бежать, и селяне расстреляли их из луков.
Даниэл пробежал по серой каше грязного льда и вскарабкался на брёвна.
— Эй, люди!..
Джурай усмехнулся ему окровавленным и обожжённым лицом.
— Вы как раз вовремя, — сообщил. — Но раньше было бы лучше…
И медленно завалился. Луиса захлопотала около.
Даниэл оглянулся к своим, грозно наставившим копья на татей, выкрикивал имена. Люди оставляли оружие товарищам и лезли помогать наверх, оскальзываясь в грязи. Пятеро женщин, имеющих в Дорнохе и деревнях около репутацию ведьм, захлопотали у снятых с башни стонущих раненых.
А потом вниз снесли молчащих убитых.
Кто-то рычал, бился в рыданиях, кто-то бросился на безоружных разбойников — свои удержали и спеленали. Джонатам окинул взглядом радоничей, тихо ругнулся сквозь зубы:
— Помоги!..
— Алек, — зашептал, когда Симона подтащила его к другу, — давай, просыпайся. А то наших татей сейчас порешат!..
Вой жутковато усмехнулся.
— Так, может, и надо бы?
Джо наклонился к нему, забыв о переломе, и едва не взвыл от боли.
— Чтоб тебя, Волкобой!.. Ты в своём уме?!.
Алек поморщился то ли от ярости в его голосе, то ли от ненароком перехваченной боли.
— Не знаю, Воронёнок, — Алек тоже воспользовался прозвищем. — Ладно, помогите мне спуститься вниз…
Из Симоны и Джонатама помощники были так себе, пришлось звать Даниэла и ждать. За это время обстановка накалилась так, что хоть снова призывай снег.
Стоило помощникам поставить Алека на землю, как все поутихли. Вой обвёл людей взглядом… то есть повертел головой, ловя чужие чувства — страх, боль, ненависть… и радость, почему-то довольно много людей счастливы видеть его живым…
Выжившие разбойники, скученные, как стадо баранов, прятались друг за друга. Алек усмехнулся криво, и они попятились перед человеком с лицом, перехваченным повязкой.
— Брора, вольный командир моего войска, — торжественно возгласил Алек. — Я, твой дор, призываю тебя!..
В стаде произошло шевеление, и вперёд вытолкнули "вольного командира".
Сейчас он даже немного сдулся и выглядел откровенно жалко. Трясущиеся щёки, бегающий взгляд. Левой рукой он баюкал кое-как перевязанную правую. Всё-таки дрался, подумал Джонатам. Или, может быть, поцарапался, удирая?..
— Он прямо перед тобой, — тихо подсказал Алеку. Тот ничем не показал, что услышал.
Ненависть
Слишком громко вы вопили о возвращении истинного дора. А теперь, когда он в самом деле вернулся, спешите его убить…
Кто вы вообще такие? Наша земля жила себе под властью церковников… под властью, не под пятой, не под игом!.. И вот пришёл кто-то, кто счёл, что следует отнять у Каррионы эту власть. Для блага народа? Как же — для себя, родимого!..
И бросил сказку о наследнике истинной крови. Радоничи с восторгом подхватили. Неужели так уж тяжело было ярмо Империи? Едва ли… Необременительный налог, постепенное приобщение к единой вере, единый же закон — вот и все "страшные притеснения".
Неужели так хорошо было раньше? Постоянные междоусобицы между племенами и кланами радоничей, те же разбойники на трактах, случались эпидемии. Вот оно, наше славное прошлое, которое мы так любим идеализировать.
Я уже называл себя дором. Так, для смеха, чтобы показать, какие же вы дураки. Но тут другие дураки тоже стали называть меня дором. Уже вполне серьёзно.
Конечно, никакой я не дор. Сам не знаю, кто я — радонич, имперец, волич… Но я точно скажу, кем не являетесь вы.
Вы не свободные командиры. Не спасители, не освободители. Вы тати ночные.
Свой край я вам не отдам.
Алек молчал.
Все молчали. Смотрели на Брору.
И под давлением этих взглядов, этого молчания толстяк начал трястись и в конце концов рухнул на колени.
— Дор… мой дор…
— А, так я теперь дор? — прошептал Алек. — Помнится, недавно ты называл меня иначе.
— Мой дор!.. — Брора попытался ползти на коленях, но живот не располагал к таким упражнениям.
— Ползаешь теперь в ногах у сильного. Когда сам был сильным, что творил? И вы все, прикрываясь сказками…
Голос взлетал, слова были почти физически ощутимы, разили хлёстко и больно. И в такт с ритмом речи взлетали эмоции толпы.
Что он делает, подумал Джонатам. Он же их раскачивает… Луиса наконец-то добралась до него, и через дурман наркотика, отмеренного щедрой щепотью, через скрежет осколков своих костей, встающих на места, он всё равно "слышал" чувства.
Радоничи грозно гудели в такт словам. Когда Алек замолчал, повисла страшная тишина. Одно только слово, и всё сорвётся, и случится бойня!..
Но гений не стал говорить.
Поднял руку. С ногтей капала кровь, только что полученные стигматы пришлись на старые. Брора отшатнулся, опрокинулся на спину. Алек стащил повязку, открыв мёртвый взгляд и пятная чумазое от сажи лицо кровью. Толстяк тихо завизжал, под ним расплылась лужа.
Ударило гулким жаром. Словно хамун, сосредоточенный в малом объёме, охватил жирное тело.
Брора успел лишь вскинуть перед собой руки, то ли в жалкой попытке защититься, то ли в мольбе о пощаде. Прозрачный огонь сжёг крик ещё в горле, слизнул волосы, одежду и кожу, спёк плоть в чёрную корку. В выжженном круге корчилось уже мёртвое тело.
Ещё мгновение, и нестерпимый жар сменился таким же страшным холодом. Земля подёрнулась инеем, камни трескались и звонко стреляли от мгновенного перепада температур. Порыв ледяного ветра зацепил и остальных пленников. Они испуганно отшатнулись.
Алек опустил воспалённые веки. Повернулся в сторону выживших татей.
— На колени, — страшному свистящему шёпоту нельзя было не внять. Разбойники повалились дружно, как дикари, оправляющие свой культ поклонения кровавому богу.
Алек стоял над ними, и его лицо, раскрашенное чёрным и красным, обожжённое и жаром и холодом, действительно казалось маской какого-то свирепого бога.
