О, силы Эа! — понял Илльо — он и вправду ищет смерти!
— Берен, это не выход.
Горец усмехнулся.
— У нас рассказывают такую потешку: если ты идешь пасти овец, то у тебя два выхода: ложиться спать или не ложиться. Если не ляжешь — это хорошо, а если ляжешь, то овцы могут разбежаться. Если не разбегутся — это хорошо, а если разбегутся, то тогда у тебя два выхода: идти их искать или не идти. Если не пойдешь — ты их потерял, а если пойдешь, у тебя два выхода: встретить тролля и не встретить. Если не встретишь — это хорошо, а встретишь — два выхода: или ты его, или он тебя. Если ты его, то ты — герой, а если он тебя, то тут уж будет только один выход: через задницу. Твое здоровье.
— Я не понимаю, — сказал Илльо. — Что с тобой?
— У меня руки чешутся подраться, Илльо. Все просто. Твою мать.
— Моя мать умерла, — хрипло сказал Илльо. — Твой черный язык не может осквернить ее памяти.
— Как же ты можешь служить ее убийцам? — так же хрипло и низко сказал Берен.
— Ее убийцы на Западе, — Илльо сжал кулак. — Это их работа — искалечить эльфа так, что знание Тьмы сжигает его.
— Илльо, — голос Берена выдавал безмерное удивление. — Ты и впрямь так считаешь? Да что такого особенного в этом знании Тьмы? Чем ваше знание отличается от нашего? Что вы такого особенного умеете, чего не умеют эльфы? Я видел ваше оружие, ваши ткани и ваши украшения. Они хороши, но ничем не лучше тех, что делают эльдар! Даже в ваших оберегах нет ничего особенного. Эльфов сжигает не знание Тьмы, а мука, которую причиняет им Моргот! Твоя мать умерла по сути дела под пыткой.
— Она любила отца! — Илльо готов был ударить его, он уже занес руку. — Или ты — ты! — будешь вслед за своими учителями твердить, что эльфы выше людей настолько, что такая любовь невозможна?
— Бей, — сказал Берен. — Но послушай хотя бы раз в жизни. Эльфы выше людей намного, и лишь потому такая любовь возможна. Да, я верю, что она его любила — иначе ушла бы раньше, до твоего зачатия. Эльфы не переживают насилия. Она так его любила, что поняла: еще немного — и она погубит ради него свою душу. И ушла. Эльф может уйти своей волей, понимаешь? Это против их природы — швырять Создателю в лицо его дар, жизнь… Но чтобы эльф решился на это, его нужно измучить так… я не знаю как. Поначалу она, наверное, так исстрадалась, что любое облегчение в ее судьбе казалось ей просветом в тучах… Из рабыни сделалась возлюбленной, потом женой, потом его семя разбудило жизнь в ней…
— Замолчи, — Илльо стиснул руки в «замке». Но Берен был безжалостен.
— Она не перенесла другого. Того же, отчего сейчас надираюсь я. Ей пришлось смотреть на рабство и унижение сородичей. Быть женой одного из их палачей… Носить ему сына…
— Ты… — Илльо ударил его по щеке. Берен вскинулся было, но удержал себя в руках. Илльо стало стыдно.
— Прости. Ты сам понимаешь, что городишь чушь. Тхуринэйтель — опровержение твоих слов. Она — эльф, и она не умирает. Она любит тебя…
— Мать… моя честная женщина, — Берен снова противно засмеялся. — Ни хрена она не эльф. Она — каукарэльдэ. Оборотень, злой дух, вселившийся в мертвое тело. Чтобы поддерживать в нем жизнь, ей нужна живая кровь.
— Которой ты поделился с ней добровольно, — съязвил Илльо.
— Говорю тебе: я не мог позволить ей умереть.
Илльо стряхнул с себя наваждение. Берен наговорил так много чепухи, что Илльо чуть не начал верить в нее только из-за ее количества. Глупо.
— Мое предложение остается в силе, — сказал он. — И у тебя действительно только один выход, — сказал он. — Но не тот, о котором ты упомянул. Берен, ты должен стать рыцарем Аст-Ахэ. Единственный возможный путь — для тебя… и для Лютиэн.
— А вот теперь я скажу: осторожнее, Илльо. Я пьян и плохо держу себя в руках.
— Гораздо лучше, чем ты хочешь показать. Или ты стерпел бы пощечину от Болдога?
— Может, и стерпел бы. Болдог может одним ударом загнать мой нос мне же в глотку. А ты — нет.
— Это спорный вопрос… Но однажды ты не испугался сойтись с ним на кулаках.
— И больше не хочу.
Илльо вздохнул.
— Рыцарский орден Аст-Ахэ — это не просто часть армий Короны. Воины среди нас составляют даже меньшую часть. Есть ученые, судьи, целители… Ты сам видел Этиль, Солля…Ты сможешь стать всем, чем захочешь. И принести огромную пользу своей стране. Ты ведь не станешь отрицать, что Дортонион нуждается в правителе получше, чем Кайрист.
— И куда вы денете Кайриста?
Илльо сжал губы.
— Наступает пора большого очищения. Те, кто позорят Северный Союз и власть Учителя перед лицом новых подданных, должны быть уничтожены.
— Ага… — протянул Берен. — Болдог и Кайрист сделали свое дело, залили эту страну кровью… А теперь приходит добрый малый Илльо, Полуэльф в страну, где от века эльфов любят и чтят, сажает на престол законного лорда, и подданные, обливаясь слезами умиления, присягают вслед за ним на верность Морготу.
— Берен, при всем моем уважении к тебе — не называй Учителя этим словом.
— О каком уважении ты говоришь, Илльо? Я три дня подряд напиваюсь до бровей, чтобы забыть, как убил своего друга и двух его слуг. Я терплю издевательства Болдога, не поднимая головы, как раб. Потому что я и есть раб. О каком уважении к рабу может говорить благородный рыцарь — я не понимаю, потому что сам не стал бы уважать раба ни в коем случае.
— Рабы так не говорят, Берен. Так говорят рыцари в ситуации, которая кажется им безнадежной. Они надеются рано или поздно вызвать своих врагов на удар — потому что единственным выходом представляется смерть. Но на самом деле есть другой выход. И я не предложил бы его рабу. Я предлагаю его рыцарю.
— Если я действительно рыцарь — то я сейчас должен в ответ на твое предложение наплевать тебе в лицо. Потому что ты сидишь в моем замке, в том самом кресле, где любила сиживать мать — а за этими окнами именем твоего господина творятся страшные дела, и я навеки проклят, потому что присоединился к вам. Но я не плюю тебе в лицо, а продолжаю потягивать винишко, мое собственное вино, которое мне пришлось клянчить у вашего коморника. Потому что я раб, пусть даже самый дорогой раб Моргота. Раба незачем упрашивать стать рыцарем Аст-Ахэ. Пленникам и рабам приказывают. Если вам так нужно чучело на троне — можно просто приказать. Я сделаю что угодно.
— Послушай, — Илльо снова начал раздражаться, — я понимаю, откуда эта поза. При той игре, которую тебя заставили вести, ничего другого тебе не остается. Ведь я один, да еще Тхуринэйтель, знаем, за какую цену на самом деле тебя купили. В глазах всех остальных ты действительно наемник. Но нам не нужен наемник. Нам нужен человек, который разделяет наши взгляды. Искренне и полностью.
