– На удивление мало. Как только жаровня разгорится по-настоящему, шар будет готов к полету через час с небольшим. С этого, пожалуй, мы и начнем.
Взяв свечу, Кинц нырнул в отверстие в центре платформы и поджег топливо. Через миг он появился с довольным видом.
– Какое зрелище ожидает вас, дети мои!
Шелковая оболочка начала надуваться. Элистэ недоверчиво смотрела на нее:
– Неужели простой тряпичный мешок способен поднять всех нас в воздух?
– Безусловно, дорогая, моя. Ты глазам своим не поверишь. Вот погоди…
– Судя по размерам, шар вполне способен поднять груз, равный нашему общему весу, – перебил Дреф. – Однако проверять это не понадобятся. Вы не летите с нами, Элистэ. Вы останетесь здесь, в доме вашего дяди.
Это было так неожиданно, что Элистэ, забыв о своем статусе Возвышенной, всего лишь растерянно спросила:
– Что заставило вас так решить?
– Элементарная осторожность, – просто ответил Дреф, словно это само собой разумелось, однако поджал губы и принял неприступный вид, явно ожидая сцены с ее стороны. – Вы Возвышенная. Если вас опознают в Шеррине, то прямым ходом отправят в Кокотту. А так как столица кишмя кишит народогвардейцами, вероятность разоблачения велика. Вам улыбнулась редкостная удача – вы бежали из столицы и сейчас в относительной безопасности. Тут вам ничто не грозит. Грех пренебречь такой возможностью из-за пустого каприза.
Элистэ молчала. От удивления она вконец растерялась. Возвращение в Шеррин с Дрефом и дядюшкой Кинцем было для нее делом решенным, другого ей и в голову не приходило. Теперь же, когда Дреф предложил остаться, вернее приказал, – как он посмел ей приказывать?! – Элистэ пришлось крепко задуматься. Конечно, он сказал чистую правду, тут не о чем спорить. Трудно опровергнуть столь четкие, ясные и разумные доводы, однако она обязана это сделать. Она не позволит оставить ее в Дерривале, ни за что! Элистэ принялась лихорадочно подыскивать возражения, но не придумала ничего лучшего, как ответить:
– Не вам за меня решать, куда мне можно, а куда нельзя. Я предпочитаю вернуться в Шеррин, и я вернусь в Шеррин. И хватит об этом.
– Нет, погодите. Соблаговолите объяснить доводы вашего решения – признаюсь, они выше моего разумения. Чего вы добьетесь, Возвышенная дева, с большим риском возвратившись в Шеррин? Что именно вы рассчитываете там делать? Просветите меня.
Он был несносен, и, как назло, в голову не приходило ни одной резкой и достойной отповеди. Правда, на его вопрос невозможно дать обоснованный ответ. Ее мучительно подмывало сказать: «Разве вы не хотите, чтобы я была рядом?» – но этого она не могла себе позволить, в этом не было никакой логики. Впрочем, главное – не дать загнать себя в угол. Элистэ выпрямилась, вздернула подбородок и бросила с напускным равнодушием:
– Я не обязана перед вами отчитываться. Я объявила о своих планах, и поставим точку. Мне не хочется пререкаться по этому поводу, это слишком утомительно.
– Элистэ, вы ведете себя как наивный ребенок.
– Всякий раз, когда вас что-то не устраивает в моих поступках или словах, вы называете меня «ребенком». Мне это надоело.
– Чего вы хотите, если ведете себя, словно вздорная маленькая капризница? Скажите спасибо, что другие готовы о вас позаботиться, раз уж сами вы неспособны. Вы не летите в Шеррин, и я не намерен с вами об этом спорить.
– Прекрасно, вот и не будем. А поскольку вы не в силах помешать мне отправиться туда, куда я хочу, то и говорить нечего.
– Если придется, я применю силу.
– Чепуха!
– Испытайте меня. Я не шучу. Вы не летите.
Элистэ не верила своим ушам. Он действительно не шутил. Она читала это у него на лице, которое вдруг сделалось каким-то чужим, жестким и неуступчивым. Он не позволит ей лететь. Два года назад она впала бы в бешенство, принялась кричать, топать ножкой и пообещала бы закатить ему оплеуху. Теперь же ей хотелось расплакаться. Гнев и то лучше этого жалкого, бессильного и позорного желания пустить слезу. К счастью, она сумела взять себя в руки и ответила довольно ровным голосом:
– Дреф, сие от вас не зависит. Воздушный шар принадлежит дядюшке Кинцу, вы не вправе решать, кому на нем лететь. Вам-то я нужна, дядюшка? – уверенно обратилась она к Кинцу.
– Еще как, дорогая моя, – ответил тот с чувством, как она и надеялась. Что-то, однако, было не так – дядюшка мялся и слишком уж суетился. Элистэ собралась спросить, что случилось, но он опередил ее и добавил: – Мне очень не хочется с тобой разлучаться, но твой молодой человек говорит истину. До сих пор я как-то об этом не задумывался, по он сказал сущую правду. Мне не следует потакать своим капризам, ставя тебя под удар.
«Твой молодой человек?»
– Но, дядюшка…
– Дитя мое, в столице тебя подстерегают опасности, зачем же рисковать? Так ты ничего не выиграешь и ничего не добьешься.
– Но, дядюшка Кинц! – Этого Элистэ от него никак не ожидала и решила идти напролом. – Неужели вы хотите бросить меня в горах одну-одинешеньку? Как же я тут управлюсь без вас? Я умру с голоду или замерзну.
– Ни-ни, дорогая моя, все будет в порядке. Вот увидишь, у меня тебе будет очень удобно, – заверил Кинц. – Запасов еды и угля хватит на много месяцев, а наваждение избавит тебя от незваных гостей.
– Но, дядюшка… ох, дядюшка Кинц, все это не избавит меня от одиночества. Если вы меня бросите, я просто умру от тоски. Вы этого добиваетесь? – спросила она обиженным голосом с сознанием собственной правоты.
Не будь рядом Дрефа, она бы добилась своего. Милый старик пришел в ужас, на глаза у него навернулись слезы. Да, будь они вдвоем, он бы уступил. Но, к сожалению, Дреф не дремал.
– Три-четыре недели как-нибудь переживете, – заявил он. – А там, вероятно, ваш дядя вернется.
«Ваш дядя». Не: «Мы с вашим дядей». Три-четыре недели. На миг ее обдало волной ненависти к ним обоим – как же, они ведь мужчины, вот и объединились против нее, списали ее со счетов. Неважно, что у дядюшки Кинца виноватый и несчастный вид, – он все-таки поддержал Дрефа. Она могла бы плакать, спорить, умолять, но решила не унижаться. Им она не нужна – ну и ладно, она тоже без них обойдется. Элистэ выпрямилась и вздернула подбородок.
– Что ж, – холодно бросила она. – Как вам угодно. – Дреф и бровью не повел, но она с удовлетворением отметила, что Кинц тоскливо поежился. Прекрасно, пусть помучается, что бросает ее. – Хорошо. Принести из дома свечи и одеяла?
Дядюшка Кинц кивнул. Элистэ круто повернулась на каблуках и направилась к домику. В горле у нее першило, в глазах стояли слезы. Ей почему-то очень хотелось расплакаться. Почему? Вся эта сцена что-то напоминала ей. Ну, конечно, как же она не сообразила? Те вечера, когда Дреф уходил, несмотря на все ее просьбы, и она не могла этому помешать. Он просто-напросто уходил – и все. Но теперь он уводит с собой дядюшку Кинца. Бросит ее здесь совсем одну – и глазом не моргнет; а с другой стороны, ему-то зачем переживать? Да и ей не с чего. Что ей за дело, куда направит свои стопы ее новоосвободившийся серф и чем пожелает заняться? Не пристало ей думать об этом. Однако она думала, и сердце ее сжималось от боли.
