Фитили лампад у аналоя и на алтарном иконостасе подслеповато мигали и часто гасли в течение обедни. Темные вырезы-поддувала у нескольких лампадок походили на личины, какие американские дети режут в тыквах на нечестивый Хеллоуин.
Некачественные бесчинные свечи у аналоя, — независимо, дешевые тонкие или же толстые дорогие, — криво оплывали. Они уродливо гнулись, непристойно сгибались под собственной тяжестью…
Но, быть может, освященные должным чином церковные свечи тоже склоняются под бременем незримого сатанинского ярма-коромысла? Возможно и так.
Хотя воистину жертвенные храмовые свечи в очевидности отягощены людскими грехами тех, кто их зажигает. И ставит к иконам в тщетной надежде отмолить себе чего-либо весомое, осязаемое, существенное и как-либо обозримое ими…
— 1 —
Филипп Ирнеев с детства верил отнюдь не в некое всем понятное божественное существо, но в непознанную трансцедентальную сущность, непостижимую убогому скудоумию и греховности людской. Он категорически отвергал и отрицал постулаты многих языческих религий, утверждавших будто человек во плоти создан согласно некоему образу и подобию сотворивших его в одночасье античных богов-демиургов.
"Ветхозаветное богохульство и поганское кощунство оно есть!"
Не по душе ему были и догмы катафатического христианского богословия, заявлявшего нечто подобное в силу материалистических аналогий бытия. Он не желал скудоумно приписывать Телу Христову тварные людские качества.
"Никакой человеческий урод не в силах иметь во плоти совершенство образа и подобия Божьего!"
Давным-давно положительной катафатической теологии, погрязшей в несовершенных аналоговых метафорах видимого осязаемого мироздания, он предпочел апофатические трансцендентные богословские истины. А именно: истинную мудрость, императивно отрицающую божественность плоти людской и превозносящую невидимый безграничный Дух Святой и разумность бессмертной души, дарующих надежду на спасение грешному и порочному телу человеческому.
"Человекообразное материальное божество может сотворить только богоравную обезьяну кустарным способом демиурга. Вот тебе неодушевленный кумир, мой обезьяночеловечек!..
Проси не проси у этой бездушной обезьяны, как ее ни моли и умоляй, она не способна бездарно объективную материю субъективно подчинять идеальному духу.
Истинный Господь-Вседержитель идеально располагается вне мира сего. Он Духом Святым творит не здесь и не сейчас. Нечестивым материалистическим молениям Он не внемлет…"
Посему в своем задушевном православии Филипп никогда истово в церковной обрядности не просил, не требовал у Бога чего-либо материального и вещественного. Ни прежде, ни потом, когда стал носителем преподанных ему дарований Святого Духа и Рыцарем Благодати Господней.
"Благодари прежде Господа твоего. За вся и за всё… Ему виднее, как созидать сокровенное и разрушать очевидное…
Твоя суесловная мирская божба не в счет. Коли она земнородна и просит о нечестивом материальном творении.
Не сотвори себе в миру человеческого идеала плотского и низменного. Тогда и гуманистический телесный грех невелик, его и замолить недолго.
Горе имамы сердца, братия!"
Стоя у обедни в истовом благолепии и благочинии монастырской церкви иконы "Утоли моя печали" рыцарь Филипп эпигностически отделял косную мертвую материю и животворящий дух. И то и другое было ему подвластно по малой мере веры его и великого Промысла Божьего.
Ни в себе, ни в Боге он не испытывал сомнений, в сентябре месяце вступая в свои права и обязанности достойно звания окружного благочинного инквизитора…
После воскресного родительского обеда в семействе Ирнеевых Филипп доставил Настю на попечение и обучение Гореванычу. Понятно, что военным делом. А сам неукоснительно и неумолимо занялся дидактическими трудами с Ваней Рульниковым.
Благословенно передохнуть от английского мудрый учитель, конечно, разрешал несколько минут ему и себе, чем его умный ученик по обыкновению воспользовался. А там, глядишь, за посторонними разговорами и, может, урок кончится?
Ваня начал издалека, с подходом:
— Ох, Фил Олегыч, плохо быть маленьким.
— Верно глаголешь, Иван. Потому взрослые напрочь стараются забыть о детстве и младенчестве как о кошмарном сне. Нипочем себя маленькими не помнят…
— Фил Олегыч, я не о том. Вечером после войнушки Снежана опять меня потащит в ванну…
Она оружия не любит и нарочно делает из меня маленького, будто я бесчувственная кукла или младенец какой-то…
— Понял… Дальше не продолжай. Сам закончу.
Ага, значится, трогает девка-дура за разные места. А ты уж почти большой.
Принято. Больше она к тебе ванную не зайдет. Самостоятельно под душем вымоешься сегодня и так во веки веков.
— Обещаете, Фил Олегыч?
— Как Бог свят! Я с ней поговорю.
Ежели чего не поймет, скажу Гореванычу. Он девку-дуру, внучатую племянницу свою быстренько вразумит. По-военному построит.
— Спасибо, Фил Олегыч, миленький! А то я маме говорил, но она меня отругала…
— Брат ты мой, чтоб эти женщины в жизни чего понимали! Умственной благорассудительности в них еще меньше, чем в грамматических категориях рода.
Скажем, младенец для них навсегда останется существом среднего рода. Как в английском языке.
Не обижайся, Иван, я не тебя имею в виду, а филологию.
Ты знаешь: вот этот стол по-испански женского рода, по-русски мужского. Хоть себе ничего такого гендерного в нем на самом деле нет.
Исходить из земнородных аналогий бытия вовсе не следует, если разумное мышление и членораздельная речь нам даны свыше. Скажем, от Бога.
Кому-то дико хочется словцо "кофе" сделать среднего рода в грамматическом подобии. Другой пищом пищит, но желает заменить средний род в слове "настроение" на мужской. Выходит у него уродский "настрой".
Причем оба наших безграмотных лоха ничего женского или мужского в этих словах не находят. Даже для них, Иван, категория рода не имеет значения в приложении к материальной жизни.
Возьмем к примеру словесное описание родственных отношений. Ты у меня знаешь: шурин — это брат жены, а деверь — брат мужа.
Много раз можно встретить у разных глупых писак, будто бы какого-то мужика имеется деверь, стало быть, и где-то прячется его законный муж. Бывает у них, как бы и у женщины есть шурин, и возможно, жена.
Проще-простого лохам-невеждам назвать зятя, то есть мужа сестры, шурином. Они так, брат ты мой, говорят и пишут. Понарошку. Условно.
