Таши и Уника не появились на общих дожинках. Задолго до условленного часа, едва начал сереть вечерний воздух, Таши ускользнул от других парней, собиравшихся на поле, и побежал в рощу на условленное место. И всё-таки Уника уже была там. Сидела, бесцельно раздёргивая цветок запоздалой ромашки, словно гадала: любит или нет? Таши подошёл, встретил вымученную улыбку и как-то сразу понял, о чём думает Уника. Он опустился перед ней на колени и замер, не зная, что сказать и как утешить любимую.
– Ничего, – первой сказала Уника. – Не думай о дурном. Ведь у нас впереди целый месяц счастья. А может быть, мы с тобой и потом сумеем видеться.
– А Тейко позволит? – желчно спросил Таши, с ужасом чувствуя, что произносит что-то невозможное, о чём сам вскоре будет жалеть.
– При чём тут Тейко? – Уника обхватила руками голову Таши, прижала к груди. – Мне ты нужен. А он позлится и утешится.
– Нам всё равно не позволят пожениться. Мы с тобой из одной семьи. И даже если бы разрешили, я не желаю испытания: ни себе, ни тем более тебе.
Уника усмехнулась едва заметно:
– Да кто же тебя спросит? Настанет время, пойдешь и выдержишь любое испытание.
– А ты?
– Что я?.. Я так останусь.
– Я не хочу.
– Ты думаешь, я хочу? А что делать? Таков закон рода, здесь ни Ромар, никто не поможет.
– Но от испытания я всё равно откажусь.
– Замолчи!.. – выдохнула Уника. – Или говори о хорошем. Ведь у нас всего месяц остался быть вместе… Да и то… сегодня праздник, а в остальные дни дома ночевать придётся, значит, только урывками видеться. Не смей тратить эту ночь на тоску. Лучше скажи, что ты меня любишь…
Джуджи заревела незадолго перед рассветом.
Таши ещё не проснулся, но тело само вскочило, и плотный кожан, способный сберечь от стрелы, ежели она на излёте, уже был на плечах, и лук сам прыгнул в ладонь, а стрелы – яблоневые и нащепанные из гнуткой птичьей кости – переполняли колчан.
Джуджи хрипло вопила, заставляя думать, что враг уже подобрался к ней вплотную. Хватая боевой топор, давно насаженный на рукоятку, Таши мельком подумал, что, должно быть, так оно и есть: враг лезет через реку едва ли не напротив селения, лишь самую малость выше, там, где вода дробится на плёсах.
Предчувствие не обмануло – именно туда и послал воинов Бойша.
Оказалось, что дозор заметил на том берегу костры, а посланный лазутчик донёс, что там остановились настоящие люди, их немало, они мастерят плоты и не иначе с рассветом всем скопом двинутся на родовые земли. В таком деле сторожевой отряд своими силами справиться не мог; воевать с людьми – это не согнутых бить, оно пострашнее, хотя мангасов среди истинных людей не бывает. Но зато с людьми можно говорить и договариваться, даже если это враг.
– Нужно подать им сигнал, – приказал вождь. – Ставьте вдоль обрыва костры!
Вскоре на берегу заполыхала дюжина высоких костров. Багровые языки слабо светили в занимающемся утре, но дымных столбов не заметить было невозможно. И всё же изощрённый слух улавливал за рекой дробный перестук: там продолжали ладить плоты. Значит, как свет станет – поплывут. Оставалось ждать.
Вместе со всеми охотниками на берегу стоял Таши. Никто его не гнал, и даже косых взглядов в его сторону не было. Не то время, чтобы косо смотреть на человека, способного послать стрелу на тот берег. Впору возгордиться, но где-то в самой груди Таши жила нервная дрожь. «Это от холода, – убеждал он себя. – Утренник сегодня знатный, вся трава в инее…» Твердил успокоительные слова, как заклинание, но знал, что на самом деле дрожит от иного озноба. Ведь на том берегу – настоящие люди, хоть и враги. И биться с ними тяжелей, да и руку не вдруг подымешь – на своего-то.
На левом берегу не как здесь, камыш тянется плотно, отступая лишь у Сухого острова. Что в нём творится – даже с обрыва не разглядеть, лишь слышно тюканье тёсел да изредка приглушенные голоса. Значит, уже не таятся, понимают, что их заметили, и ждут, раз по-над обрывом такие кострища развели.
На кромке обсохшего берега появились первые фигуры, волочившие на катках плоты.
Таши знал, что произойдёт дальше: на плоты кинут вязанки хвороста, которые прикроют пловцов, хворост спрыснут водой против огненных стрел, позади этой ограды разложат оружие, особо сберегая луки, чтобы волна не замочила, а сами поплывут, придерживаясь за брёвна и толкая защитный плот впереди себя. И, конечно, постараются успеть, пока не миновал предутренний час и голубой воздух обманывает взгляд стрелков. За последнее, впрочем, можно быть спокойным – и без того уже светло, а пока те с хворостом управятся, и вовсе солнце глаз покажет.
– Да что ж они творят, головы еловые?! – воскликнул стоящий неподалёку Ромар.
Теперь и Таши видел, что происходит на том берегу. Люди споро скатывали на воду наспех связанные плоты, но никто не укладывал на брёвна защитных валков. Вместо этого женщины потащили тюки с вещами, горы всякого барахла, без которого не прожить человеческой семье. Меж котомок и кутулей усаживали детишек, словно собирались их отправить под первые, самые меткие выстрелы противника. Работали спешно, не глядя на гористый берег, где смертельным частоколом темнели фигуры воинов, не желавших допустить беглецов на свой берег.
Таши смутно подумал, что если очень постараться, то он действительно мог бы послать стрелу на тот берег. Пусть неприцельно, но стрела долетит. А когда плоты достигнут бурунов, под которыми прячется каменистая отмель, детей на плотах можно будет отстреливать на выбор, заранее намечая будущую жертву.
– Не стрелять! – вполголоса прошел по цепи приказ, и Таши вздохнул с облегчением. Всё-таки хоть и нет такого закона, но всякий знает: когда бьёшься с настоящими людьми – детей не замай!
Плоты отвалили от берега и остановились у первой же отмели, зажатые воткнутыми в дно древками копий. Воины над обрывом молча ждали. Внизу на реке вышли вперёд двое мужчин. Один из них, с бородой, спускавшейся едва ли не до пупа, держал в руке тяжёлое копьё, перевитое тёмными полосами, – не иначе символ рода, священное оружие предков. Над рекой пронёсся хриплый крик, не человеческий, но понятный всякому. Так ревёт матёрый бык, видя опасность или вызывая на бой соперника.
– Так и есть, – негромко сказал кто-то. – Дети тура. Быть войне.
Когда-то род зубра и род тура жили рядом и считали друг друга братьями, но уже много поколений, как их пути разошлись. Сперва кто-то не поделил добычу, взятую на совместном лове, потом возник спор из-за рыбных тоней, и был этот спор решён силой в пользу зубров. В ответ бывшие друзья умыкнули из селения несколько девушек и ушли за реку. Так родилась вражда, которой никто особо не был обеспокоен, ибо река была надёжной границей. Но теперь род тура появился вновь. Их было больше тысячи человек, и отступать они явно не собирались.
