Карина Демина - Изольда Великолепная

– Мне сложно сделать больно, Иза.

Он так думает, потому что большой и сильный. Но я знаю, что и сильные люди способны испытывать боль. Татуировка меня признала. Она распадалась на созвездия чернильных пятен. И соединялась вновь, восстанавливая причудливый узор.

– Вас не отталкивает? – Кайя сел на пол, скрестив ноги. И теперь мы были почти на одном с ним уровне, только я чуть выше. Но не настолько, чтобы разорвать прикосновение.

– Нет. Странно, но… для чего она?

– Ночная мурана способна расти не только в камень. Это такое… растение? Животное? И то, и другое вместе?

– Я видела.

– Где?

– В храме. Там ее много. И она другая.

Кайя вздохнул и произнес:

– Урфин не дает себе труда думать о том, что творит. Леди не место в храме. Но там вы видели побеги, то, что снаружи. А внутри камня – корни.

И под кожей? Вот эти змеи – корни не то растения, не то животного? А Кайя еще утверждает, что ему не больно?!

– Я несу лишь малую часть. Первое время это и вправду мучительно, но после того как мурана приживается… если приживается, то боль уходит.

– А если не приживается?

– Тогда смерть.

– И чего ради?

– Теперь меня очень сложно убить.

Поздравляю. Немного мучений, и плюс сто к броне.

– Мурана слышит меня, а я – ее. Она берет у людей силу и отдает мне.

И в итоге Кайя круче всех. Наверное, подковы взглядом гнет, а легким движением брови стены каменные ломает. Эх, мир вроде другой, а игрушки у мальчишек все те же.

– Чем они темнее, тем лучше.

Симбиоз. Хорошее слово. Ты – мне, я – тебе, и все в сумме счастливы или хотя бы живы. Вопрос лишь в том, чем Кайя платит за обретенную суперсилу. Счастливым он не выглядит, скорее уж безмерно уставшим.

Ох, Изольда, ты дура. Кайя выглядит уставшим, потому что устал. Небось не первым классом добирался и даже не третьим, всю задницу об седло отбил. Ему охота не разговоры душевные разговаривать, а спать лечь. Только воспитание не позволяет от тебя избавиться.

От меня то есть.

– Наверное, поздно уже, – осторожно заметила я.

Под кожей Кайя звучало эхо двойного пульса, но меня это больше не пугало, как и то, что черные ленты поползли вслед за моими пальцами, точно не желая расставаться. Я и сама не желала. Выбираться из теплого кокона медвежьей шкуры, касаться почти босой ногой – чулок не в счет – холодного пола, сталкивать с колен осоловелого кота…

Я бы осталась в этой комнате и в этом кресле. Но вряд ли леди поступают подобным образом.

– Где ваши туфли? – Кайя, не выпуская моей руки, поднялся. Ну вот, моя макушка ему и до подбородка не достает.

– Туфли? Где-то там… на лестнице. Здесь недалеко.

– Нельзя ходить босиком. Можно поранить ногу. Или простудиться.

Ворчит он беззлобно, скорее уж забавно. Никого, кроме мамы и бабушки, не заботило, что я могу простудиться. А я, глупая, от заботы их отбивалась.

Теперь еще и туфли потеряла.

Но Кайя решил проблему по-своему – он просто поднял меня на руки.

– Леди, от вас рыбой пахнет.

– А от вас… от вас… дымом.

Тем самым, осенним, который уходит в небо из куч прелой листвы, и еще соленым морским берегом. И крепким конским по́том, но запах не неприятен.

Хлебом. Терпким крымским вином.

Выжженной степью. Пылью. Старыми книгами.

Чем-то кроме, что я не могу уловить.

Мы спускаемся по лестнице, и я, считая ступеньки, думаю обо всех этих запахах, и о том, что под кожей Кайя живет растение, которое немного здесь и немного в храме, и о том, что глаза у него рыжие, не у растения, конечно. Мыслей так много, что я зеваю, уткнувшись носом в плечо.

В моей комнате пусто, и камин почти погас. Сквозь приоткрытое окно тянет холодом. Огонь прячется от воздуха в черном жерле, и лишь старое полено отливает рубиновым цветом. Оно вот-вот рассыплется на угли, а те быстро погаснут.

И к утру я немного замерзну.

Кровать слишком велика для одного человека, но теперь я понимаю, под кого ее делали.

– Спокойной ночи, Изольда. – Кайя поклонился.

– Спокойной ночи… Кайя.

Я впервые произнесла его имя вслух. Странное оно, совсем не мужское, но… мне кажется, что ему подходит. Дверь закрывается, и я подбегаю к ней, стою, прислушиваясь к шагам снаружи.

Там очень тихо.

– Не глупи, Изольда. – Я говорю с собой так строго, как могу. – Нет ничего более неблагоразумного, чем влюбляться в собственного мужа.

В комнате полно теней. А Гленна куда-то исчезла. И девчонки-служанки, что прежде дремали у кровати на вечном посту во благо нашей светлости.

Пускай. Я рада. Мне очень надо побыть одной.

– Ты его знаешь всего полчаса! Ну час от силы!

Кайя Дохерти с детства усвоил, что женщины – существа хрупкие, беспомощные и требующие крайне бережного с собой обращения, особенно если они – леди. По этой причине Кайя, не будучи уверен, что сумеет быть достаточно бережным, дабы не травмировать столь воздушных созданий, предпочитал держаться от леди подальше.

Случайные встречи, избежать коих было вовсе не возможно, приводили к конфузам. Некоторые дамы, стоило обратиться к ним с самым мирным вопросом, лишались чувств, другие же бледнели до того, что Кайя начинал испытывать опасение за их здоровье, а третьи и вовсе, не отвечая, лишь смотрели. И были в их взгляде такие тоска да безысходность, что у Кайя возникало лишь одно желание – удалиться, чтобы жизнь несчастных обрела хоть какие-то краски.

Дамы вели куртуазные беседы на языке вееров, которого Кайя не понимал, и повсюду таскали крохотных собачек. Те истошно лаяли, норовили укусить либо же молча писались, что тоже не способствовало возникновению взаимопонимания. А однажды и вовсе случилась неприятная история, когда нечто мелкое, серое и очень злое метнулось под ноги, но было встречено пинком. Собачка выжила, а вот леди слегла с нервической лихорадкой. Кайя искренне пытался объяснить, что пинок вышел непроизвольным – в лагере всегда множество крыс, едва ли не больше, чем самого войска, а крысы эти весьма наглы и порой бросаются на людей, но его извинения услышаны не были.

Зато собачек в замке поубавилось. А веера заработали вдвое быстрей.

Необходимость жениться, с каждым годом все более острая, ввергала Кайя в состояние, весьма близкое к панике.